«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 18%

3

  Я передал привет Норвегии от ее верных матросов Тессема и Кнудсена, спящих под камнями далекого Диксона, когда мы огибали мыс Нордкап. Его зеленоватое таинственное отображение мерцало на экране радиолокатора. Я брал на мыс пеленг и мерил до него расстояние, прижавшись лицом к резиновому наморднику выносного индикатора.
  С боков в намордник проникал дневной свет. В линзе экрана я видел свое лицо увеличенным раза в два. Каждую пору, и каждую морщину, и прыщик на щеке. Что поделаешь, если вдруг замечаешь свое старение, и дряблость своей кожи, и следы прощальной выпивки - и все это в двойном масштабе.
  Весь рейс, склоняясь к экрану радара, я невольно думал о том, что я уже не тот, кем был. Крути не крути. А иду четвертым помощником капитана. И продуктовый отчет - на моей шее. И заявки на питание экипажа, и книга приказовЕ А впереди огромный простор Атлантического океана, в котором я никогда не плавал и который изучал только по лоциям.
  Не знаю, кто и что виноваты в том, что я не плавал в Атлантическом океане. Но не могу винить себя в этом. Уж я бы не отказался, предложи мне кто-нибудь такое развлечение. Мне удалось поглядеть на Тихий океан - остальные остались за кадром. Ледовитый океан - понятие относительное. Северный морской путь проходит по его морям. Сам Ледовитый океан реальность только для моряков атомных подводных лодок и зимовщиков на СП.
  Океан и море - разные вещи. Недаром эти слова разного рода. Океан - мужчина. Море - не мужчина и не женщина. Оно именно лоно». Море принадлежит океану и является частью его, хотя обязательно имеет свой нрав, характер и свои каверзы.
  В море моряк мыслит понятиями портов, проливов и мысов. В океане моряк мыслит понятиями континентов и государств: лСейчас ляжем на Исландию, оставим Англию по левому борту и повернем на Канаду». Только летчики и главы государств еще могут так свободно обращаться с континентами. Но государственные деятели - это, конечно, не то. Они не знают, чем пахнет дорога между континентами. Такое знают только те, чьи руки лежат на штурвалах.
  Недавно один большой политик - премьер Австралии - решил сам понюхать, чем пахнут дороги между континентами, - нырнул в океан с аквалангом. И не вынырнул. Интересно, что думали акулы, когда жевали премьера, и какой у него был вкус?..
  Такие низкие и высокие мысли бродили в моей голове, когда я уже окончательно забросил литературу и стоял первую ходовую вахту, а белоснежный лайнер лВацлав Воровский» огибал Скандинавский полуостров, чтобы вскоре лзаложить дугу» от Фарер на Сент-Джонс.
  Я, конечно, думал и о тех вещах, о которых следует думать штурману на вахте. И еще испытывал радость. Это так приятно, когда руки лежат на штурвале! Хотя это и не твои руки непосредственно лежат на штурвале, а рулевого матроса, но они как бы твои собственные. Правда, и штурвала никакого нет. Есть две гладкие, приятные на ощупь кнопки или маленький полукруглый кусочек баранкиЕ
  - Вы ко мне зайдите после вахты, - сказал капитан-наставник, разрушая высокий настрой моих мыслей и чувств. - Побеседуем об Уставе и других интересных вещахЕ Вы ведь давненько уже самостоятельно не плавалиЕ
  - Есть, - сказал я.
  И скис, как тогда, когда узнал, что в арктический туристский рейс отправляется куча профессиональных газетчиков.
  У капитана-наставника было отвратительное настроение. Он узнал, что идет в длинное, утомительное и скучное плавание к Джорджес-банке за час до того, как мы отдали концы. Он даже не успел попрощаться с женой, а жена должна была через неделю отмечать день рождения.
  Должность капитана-наставника - странная должность. Делать ему толком на судне нечего, потому что существует основной, штатный капитан. А капитан-наставник должен помочь штатному капитану, ежели произойдут какие-нибудь особенные обстоятельства. В Уставе, кстати говоря, о такой должности не сказано ни слова. Так как безделье томит даже ленивых людей, капитан-наставник начинает придумывать для всех на судне экзамены, играть тревоги и записывать неизбежные грехи и промахи в книжечку-кондуит. От скуки капитаны-наставники любят путать штурманов хитрыми, каверзными вопросами. Они, например, могут спросить: лОхотник вышел из своей хижины на охоту и прошел на зюйд десять и три четверти мили, потом он повернул к весту и прошел еще десять и три четверти мили. Здесь охотник увидел медведя и стрелял в него. Медведь побежал на чистый норд и упал мертвым возле хижины охотника. Как зовут этого медведя и где находится хижина охотника?»
  Восьмиклассник сразу ответит, что медведя зовут Белый, а хижина находится на Северном полюсе. Но штурман на то и штурман, чтобы серьезно задуматься над этой историей. В голову лезут квазикоординаты, ортодромии, гномонические проекции и черт-те знает что.
  И ляпнешь такую чушь, что потом не спишь две ночи от стыда.
  Все может спросить капитан-наставник. Он может поинтересоваться тем, каковы обязанности вахтенного штурмана, если впереди по курсу разорвалась в дистанции тридцать миль атомная бомба на глубине пятидесяти метров. Ты, конечно, можешь ответить популярным анекдотом, что надо переодеться в чистое белье и медленно ползти на кладбище. Но он спросит: лА почему именно медленно ползти?» И если ты не знаешь, что ползти надо медленно, чтобы не вызвать лишней паники, то получишь двойку по спецподготовке и тебя не пустят в рейс. Вот что такое капитан-наставник, и вот какие он может задавать вопросы.
  Я спустился в каюту и еще раз полистал Устав. Как всегда, бесчисленные пункты лобязан» смешались в кучу.
  лУстав плавания на судах советского морского флота» - прекрасная вещь. В нем опыт аварий и недосмотров, которые случались и чуть было не случились с десятками поколений моряков. Именно поэтому никто запомнить Устав не может. Устав можно помнить и стараться исполнять исходя из главных сутей. Но когда надо сдать экзамен по Уставу, ты становишься в тупик. Или, как моряки говорят, упираешь рога в переборку. Ты, например, забудешь упомянуть, что при стоянке на якоре надо следить за якорем. Это не значит, что когда ты в самом деле стоишь на якоре, то тебе на это наплевать. Но на экзамене это пропустишь. Или не доложишь, что в случае опасности ты обязан принимать против этой опасности меры. Хотя только кретин не принимает мер против опасности, которая ему грозит. Или ты перечислишь все виды информации, которые следует получить у сдающего тебе вахту штурмана: о береге, своих огнях, встречных судах, погоде, видимости, прогнозах, предупреждениях, приказах капитана, но не скажешь о лраспоряжениях по вахте», то есть о том, что повара надо пихнуть под ребро в шесть ноль-ноль по Гринвичу. И ты опять спекся.
  Недаром Петр Первый велел:
  Читай Устав на сон грядущий!
  И поутру, от сна восстав,
  Читай усиленно Устав!
  Однако российский народ коротко ответил царю пословицей: лЖить по уставам тяжело суставам».
  Без энтузиазма я переступил порог шикарной каюты-люкс, в которой жил капитан-наставник.
  Приемный холл каюты выходил окнами на корму и оба борта променад-дека. За синими, вечерними стеклами окон виднелся, белел наш кильватерный след. В спальном отделении каюты стояли две широкие, роскошные кровати. Вероятно, лишняя кровать неприятно действовала на капитана-наставника, напоминая ему о дне рождения супруги.
  Сам наставник сидел у стола и барабанил пальцами по Уставу. Звали наставника Борис Константинович Булкин. Он был, конечно, не молод, но и далеко не стар, сух, подтянут, имел губы тонкие, насмешливые; имел еще лысину, довольно уже порядочную.
  - Итак, - сказал он, - вы, четвертый помощник, - писатель? Садитесь, пожалуйста.
  Я сел и ощутил сухость во рту.
  - Это имеет какое-нибудь отношение к будущей экзекуции? - спросил я. Я уже давно заметил, что звание лписатель» означает в глазах нормальных людей нечто совершенно несовместимое с серьезным знанием чего-нибудь конкретного на свете.
  - Да, - сказал наставник. - Имеет. Если вы писатель, то на кой черт вас несет в этот рейс?
  - Иногда полезно проветрить мозги, - сказал я. У меня зрел план. Я хотел попытаться завлечь наставника в лтравлю». Мало на свете моряков, которых нельзя лзатравить».
  - Чего вы тут проветрите? В таком рейсе мухи сдохнут от скуки.
  - Ну что вы! - сказал я. - Ведь это опасный рейс! Поздняя осень. АтлантикаЕ Я недавно читал, что в пятьдесят девятом возле Гренландии погиб лГанс Гедтофт», датское судно, ультрасовременное, построенное специально для плавания в высоких широтах зимой, с двойным дном, с ледовой обшивкой, со знаменитым полярным капитаном Расмуссеном во главе. Они трагически исчезли в океане, успев дать одну радиограмму: лДГанс ГедтофтУ в шторм столкнулся с айсбергом»Е Вы слышали об этой истории? Уже через час на месте гибели спасатели ничего не обнаружилиЕ Может быть, вы знаете какие-нибудь подробности?
  - Слава богу! - немедленно оживившись, сказал Борис Константинович. - Я шел тогда из Монреаля на Кубу. С этим лГансом» погибли тринадцать ящиков национального архива, направленные в Данию на вечное хранение. Документики с 1760 года и до наших днейЕ И между прочим, со всеми пассажирами и командой погиб один умный член датского парламента от Гренландии. Он всегда восставал против использования пассажирских судов в гренландских водах в январе, феврале и марте. Его, естественно, считали ретроградомЕ Н-да, но сейчас октябрь, и мы пойдем южнее, много южнееЕ Так почему вас понесло в этот рейс?
  Я чувствовал, что какая-то брешь пробита. Я верхним чутьем чуял, что можно попытаться увлечь наставника в сторону от Устава.
  - Если совсем честно, то мне на время надо было уйти в кусты, смыться, - сказал я.
  - Вот уж чего бы я никогда не сделал, если в был писателем, так это не отправился бы в такие кусты, как этот рейс, - с космическим упорством сказал наставник. - В чем все-таки причина?
  Смешно было объяснять ему, что я не написал статью об арктическом туризме. лГде моя фантазия? - подумал я. - Беллетрист я илиЕ» И вдруг вспомнил лопнувший чемодан и ощущение мужчины без ремня на брюках.
  - Понимаете, - услышал я свой голос как-то со стороны. - Если честно, тоЕ Я, Борис Константинович, убил человекаЕ Вернее, он из-за меня погибЕ
  - Так бы сразу и говорили, - с удовлетворением сказал наставник. - Подробности помните?
  - Конечно, - вздохнул я. - Он писал научно-фантастические романы. И печатался под псевдонимом Бессмертный. Он умер в подмосковном Доме творчества писателей. Вернее, я его там и убил. Понимаете, Борис Константинович, я не умею покупать себе вещиЕ Бессмертный погиб из-за моих подтяжекЕ Я купил их на Белорусском вокзале, когда ехал в Дом творчества писать рассказ о море. Я не знал, что под тяжки бывают и для детей. Мне всегда казалось, что подтяжки необходимы только таким мужчинам, как я, у которых брюки куплены без примерки и оказались здорово длиннее, или толстобрюхим мужчинам. Однако дети тоже могут нуждаться в подтяжках. На этом я, вернее Бессмертный, и погорел. Надо было завести детей, узнать тайны их одежек. Тогда он жил бы и до сих пор. И творил о бесконечном могуществе человеческого разума. А он трагически погиб, как лГанс Гедтофт», и похоронен вдали от родиныЕ
  - Откуда он родом? - сурово спросил капитан-наставник.
  - Из Душанбе, - ляпнул я и не моргнул глазом.
  - Продолжайте, - сказал наставник и опять забарабанил пальцами по Уставу.
  - Ну вот, приехал я в Дом творчества, пристегнул подтяжки и потянул их на плечи. Но ничего не получилосьЕ
  - Брюки резали в паху?
  - Так точно. И тут прочитал на упаковке: лДетские». Я начал морскую службу с шестнадцати лет, - мимоходом ввернул я, - и знаю, что любую снасть можно удлинить или укоротить. Намочил подтяжки горячей водой в умывальнике и натянул на батарею парового отопления: пропустил тросик через грудные и спинные петельки, уперся в батарею коленом - как упираются в бок лошади, чтобы затянуть подпругу, - и деформировал резину, насколько позволяли мои силыЕ
  - Не надо было упираться, - резко сказал наставник.
  - Возможно, - послушный, как ягненок, согласился я. - Несколько раз я вспоминал о подтяжках и выбирал образующуюся от постоянного натяжения слабинуЕ Ну а потом так увлекся творчеством, что мне стало наплевать на брюки, на то, что они висят, как траурный флаг. Я забыл о растянутых до напряжения луковой тетивы детских подтяжках. И уехал из Дома творчества. И вот узнал, что Бессмертный погиб. Он, понимаете ли, занял мой номерЕ
  - Что говорят свидетели?
  - Три свидетеля утверждают, что в момент смерти Бессмертного слышали выстрел. лОколо часа ночи я услышала над головой сильный звук, который напомнил мне взрыв японской мины образца пятого года», - показывала следователю писательница Константинопольская. Она занимала комнату под Бессмертным, страдала бессонницей и писала мемуары об обороне Порт-Артура; о том, как она еще молоденькой, гибкой девушкой щипала корпию в госпитале. К моменту гибели Бессмертного ей как раз исполнялось восемьдесят три года. Всю свою длинную жизнь не покладая рук трудилась в детской литературеЕ
  - Мужские свидетели были?
  - Писатель Выгибин, живший в номере правее Бессмертного, утверждал, что около часа ночи ему в стенку выстрелили из обоих стволов охотничьего ружья жаканами. Выгибин как раз писал очередной рассказ про медвежью охоту для лОгонька»Е Левый сосед покойного был критиком. Он ничего той ночью не писал - просто спал. Но сквозь сон явственно слышал выстрел из лкакого-то огнестрельного оружия с тупым дулом» - так он выразилсяЕ Верхний сосед Бессмертного оказался молодым поэтом. Поэт заявил, что видел за окном фосфоресцирующий след и слышал характерный для праздничных салютов звукЕ
  - Что дал осмотр трупа?
  - При внешнем осмотре трупа никаких следов ранений огнестрельным или холодным оружием найдено не было. Бессмертного увезли в соответствующее место и сделали вскрытие. Патологоанатом установил, что фантаст погиб от испуга. Но следователь еще раньше установил, что комната потерпевшего была закрыта изнутри. Следов пуль, оружия и так далее тоже не было обнаружено. Следствие зашло в тупик. Там оно и стоит.
  - И будет стоять еще долго, как я считаю, - сказал наставник.
  Только Агата Кристи и я могут внести сюда ясность и вывести следствие из тупика, Борис Константинович. Дело в том, что на полу номера были найдены куски детских подтяжек. Батарея была позади писательского кресла. Когда я жил в номере, было еще тепло и пар не давали. Потом похолодало, и в батареи дали пар. Представьте себе Бессмертного. Как он выпил вечерний кефир, поднялся в номер, закрылся на ключ. И уединился за столом, слушая слабое шебуршание кефира в желудке. И замечтался о будущем, когда его роман о могуществе человеческого разума будет закончен: небось фантасту представилось, как он едет на такси в издательство сдавать книгу - три папки, шестьдесят листов.
  - Как вам платят? - перебил меня наставник.
  Я чуть не выругался, потому что увлекся рассказом, а весь эффект концовки теперь пропал. Я, черт возьми, должен был знать, что нет такого читателя, которому не была бы самым интересным в рассказе о писателе сумма гонорара.
  - Триста за авторский лист и потиражные, - сказал я. - И вот вокруг фантаста сгущалась ночная тишина, за окном падали снежинки, в батареях пробулькивал парЕ
  - А что такое лавторский лист»? - спросил наставник.
  Господи, какой же читатель не спросит у живого писателя об авторском листе? И какой писатель (живой писатель) знает толком, что это такое? Это знает кто-то там, в издательских и типографских шхерахЕ
  - Двадцать четыре страницы на машинке, - сказал я. - И вот вокруг сгущалась ночная тишина, за окном падали снежинки, в батареях пробулькивал парЕ И тут в затылок ему выстрелили мои подтяжки: резина не выдержала теплового перепада - лопнулаЕ Не каждый человек герой. И когда тебе стреляют в затылок ночью, то сердце может не выдержатьЕ
  Наступила томительная пауза. Кто знает состояние рассказчика, у которого не получился рассказ или не прозвучал анекдот, тот меня поймет. Нет омерзительнее состояния.
  За ночными, черными стеклами каюты смутно белел кильватерный след. Мерно качалось судно, мерно били копытами тысячи лошадиных сил. Мы мчались по восемнадцать миль в час.
  - Ну-с, - сказал наставник и побарабанил пальцами по Уставу, - и кто виноват?
  - Не знаю, - уныло сказал я. - Давайте переходить к делуЕ Итак, лобязанности вахтенного штурмана на ходу»? Или лзвуковой сигнал парусного лоцманского судна в тумане»?
  - Виноваты женщины! - твердо, без тени улыбки, сказал наставник. - Это они вас, очевидно, не любят. Потому вы не женаты, не знаете тайн детских одежек. И сами покупаете подтяжки. Виноваты женщины. И нечего вам было пугаться и драпать за океан. У вас какое образование?
  - Высшее военно-морское штурманское.
  - Будь оно неладно, это высшее образование! - сказал наставник, устраиваясь в кресле поудобнее и закуривая. Минуту назад он дал понять, что попытки увести его в сторону от дела обнаружены, разоблачены. Но он не собирался меня наказывать. Наоборот, начиная собственную лтравлю», он приобщал меня к океану, который все шире разваливался, распространялся вокруг. Плевать он хотел на параграфы Устава. Его смутно беспокоило присутствие на судне штурмана-писателя. Теперь этот штурман-писатель был поставлен на свое место. Теперь можно было заняться лтравлей» от души, по настроению, со вкусом. Ибо хорошо иногда иметь собеседника, который умеет слушать.
  - Будь оно неладно, это высшее образование! Недавно пошла на него мода. И вот вызывают в пароходство морских волков - ветеранов флота, тех капитанов, на которых кит стоит, и намекают: пора вам, парнишки, подучиться. А парнишки сидят седые, войну отвоевавшие, все моря обнюхали. Я самым молодым оказался. Образование, конечно, у каждого есть, но, понимаете ли, среднее техническое. Считалось, у моряка главное не фундамент из высшей математики и химии, а - опыт. Каждый дурак понимает, что чем выше образование, тем оно и лучше, но тут многое зависит от путей и методов. А нас единым чохом подвели под категорию пацанов, которые после десятого класса поступают в институт или, предположим, в университет. То есть должны мы сдавать вступительные экзамены по программе аттестата зрелости. Ну, народ подобрался, конечно, мужественный и к приказам привыкший: лНадо - значит надо!» Все спокойно согласились на эти экзамены, потому что никто знать не знал, что они из себя представляют. Никогда не забуду, как мы на первое занятие подготовительных курсов сошлись и сели. Шуточки, думаем. Сейчас нам по тригонометрии пару вопросиков, по Евклидовой геометрии, по морской астрономии. Ждем, войдет в аудиторию наш коллега, моряк, которому больше нас повезло и он уже высшее образование получил, ну и поучит нас уму-разуму. Н-да, только входит девица лет двадцати двух и говорит:
  - Прошу всех сесть за отдельные столы.
  Мы рассаживаемся, хихикаем, оцениваем девицу, кто-то уже ей комплимент, кто-то на лВеликолепную семерку» приглашает.
  - Итак, товарищи аборигены, - говорит она, - прошу вас написать сочинение: лОбраз Татьяны Лариной». Времени у нас с вами полтора академических часа.
  Мы помолчали минут пять.
  - У меня буфетчица есть Ларина, - говорит капитан дальнего плавания Згуридзе (между прочим, Герой Советского Союза).
  - Не понимаю ваших шуток, - режет девица. - Начинайте, время идет!
  Вы бы видели наши рожи! Как в тропический ураган попали, в лглазок бури».
  Но кто-то еще дух не уронил, шутит дальше:
  - Вот пускай Згуридзе и пишет про Ларину, если у него такая буфетчица есть, а у нас нет! Нам чего-нибудь ближе к суровым будням нашей действительности.
  - Где и как вы учились? - спрашивает девица Згуридзе.
  - По системе Дальтона.
  - Не знаю такой системы, - говорит девица. Тут все мы со смеху покатились, ибо половина по этой самой системе и училась, то есть один кто-нибудь, самый башковитый, за группу сдавал экзамен, за бригаду.
  - Прекратите смех, - командует девица. - Мне пароходство за вас деньги платит, за то, что я вас учить буду, и каждая минута на счету. Прошу писать о Лариной.
  Потом запахло, как в предбаннике, когда туда роту саперов загоняют сразу после учения. Народ мы, конечно, культурный, лЕвгения Онегина», гм, читали, ноЕ писать о Татьяне Лариной! И смех и грех! Первые признаки гипертонии у меня тогда появились - пульсация в вискахЕ И знаете, что интересноЕ как вас - Виктор Викторович?
  - Да, - сказал я, - Виктор Викторович.
  - Про эту девицу мы потом узнали, что ее из детской школы выгнали. Не могла она с восьмиклассниками справиться. Безобразничали пацаны на ее уроках. Вот она и уволилась. С капитанами ей проще оказалось. Так нас скрутила! Чуть что - звонит начальнику пароходства. Или забудется и кричит: лТоварищ Булкин! Без родителей на следующее занятие не приходить!» А я, между прочим, родителей еще до войны похоронил. Дневники заставила нас завести. А у вас дневник есть? Я про настоящий говорю, про писательскийЕ
  - Нет. Так только, записная книжка, сюжеты там, наброскиЕ
  Теперь мы разговаривали с ним как два человека обыкновенных. Не было четвертого штурмана и капитана-наставника. Он, вероятно, почувствовал, что работать в рейсе я буду честно, без ожидания скидок на писательскую принадлежность. А я знал, что не получу этих скидок, и был рад этому, ибо нет ничего омерзительнее творческой командировки, даже если она не оформлена бумажкой, а просто существует в некоем ореоле вокруг тебя.
  Наставник встал с кресла, прошел по холлу каюты, опуская шторы на окнах. На кормовой палубе шаталось несколько рыбаков-пассажиров, глазели на нас. Потом открыл холодильник, вытащил чешское пиво.
  - Знаете, Борис Константинович, - сказал я. - Писательство - не мужское дело. Чего-то не хватает. Когда-нибудь я попробую написать об этой недостаточности. Я не о том, что мужчина должен рисковать жизнью, витать в космосе, плавать, воевать, рубить уголь под землей или делать себе прививку чумыЕ Я о том, что в писательстве есть какая-то ограниченность, оно ведет к гибели, хотя приходишь к нему, спасаясь от нееЕ
  - Это уж слишком сложно для меня, - сказал наставник. - Пейте пиво. ИЕ вы про этого фантаста наврали?
  - Конечно, - сказал я.
  - Все-таки наврали?
  Читатель есть читатель. Человек есть человек. Борис Константинович не мог поверить в то, что нечто можно выдумать от начала и до конца. Великая способность людей! Что бы без этой способности делали писатели?
  - Нет. Частично, - сказал я. - Надо дольше быть мальчишкой, пацаном. Мальчишки часто врут. Но только когда врут без веры в свою ложь - это плохо.
  - Наверное, наверное, - согласился Борис Константинович. - Когда мы еще гнили на подготовительных курсах к аттестату зрелости, так самое счастье было, если преподаватель заболеет и не придет. Точно как пацаны, это вы наблюдательно заметили. Сидим, седые олухи, и томительно ждем - вдруг все-таки придет преподаватель историю нам объяснять. И вот если окончательно не приходит, так мы сразу начинаем в фантики играть. Или в морской бой. Или в денежку. Афанасий Петрович - царствие ему небесное и вечный покой! - нас всех обыгрывал, а был самый старый - под семьдесят уже. Мы на деньги в фантики игралиЕ И вот ни у кого даже на пиво не остается. А старик непреклонный был - на автобус пятак еще даст, а на пиво - ни-ни!
  Капитан-наставник умолк с какой-то юной и чистой улыбкой на несентиментальном лице. И я даже подумал, что это хорошо придумали начальники - заставить старых капитанов сочинение про Ларину писать, про ее чистоту и непорочность. И вот сидят старые капитаны, замирают от стука каблучков в коридоре - вдруг это все-таки преподавательница запоздавшая идет? И в фантики играют. И старик их всех обыграл. Прелесть, да и толькоЕ
  - Плохо все это с Афанасием Петровичем закончилось, - вдруг сказал капитан-наставник и вздохнул. - Ясное дело, пока мы штаны в училище протирали, то от моря отвыкли. Вышел он первым рейсом уже с высшим инженерным образованием и посадил пароход у Териберки на камни. Нервы не выдержали - он и помер, наш чемпион по фантикамЕ Конечно, после зауми, химии разной - ну скажите, зачем химия? - нас к мостику и близко подпускать нельзя былоЕ Сколько лет потеряли! Сколько средств!
  Тут в дверь постучали и вошел штатный капитан - мой тезка. Он глянул на меня с тревогой и беспокойством. Экзамен, оказывается, продолжался уже второй час. И кэп пришел меня спасать из лап наставника. Но виду, что пришел меня спасать, конечно, не показал.
  - Неприятности, - сказал тезка. - Посоветоваться надо, Борис Константинович.
  - Что такое?
  - Больной объявился. Эпилептик.
  - Сейчас разберемся, - сказал наставник, но оторваться от наболевшей темы, от того, как он высшее образование получал, сразу не смог. И продолжал: - Когда мы приехали уже в Ленинград и сдавали там вступительные экзамены, то дочек и сыновей заставили агентурную разведку производить, чтобы заранее тему сочинения узнать. И они выяснили, что будет свободная тема про революцию и лВо весь голос». Мы, ясное дело, к свободной теме склонились - сколько политзанятий позади, сколько раз лКраткий курс» изучалиЕ И знаете, какая сверхъестественная вещь случилась?
  - Ну? - сказал я. И взглянул на тезку, тот мигнул мне: мол, как ты, штурман? Он тебя экзаменами замучил? Держись, паренек! Сейчас мы это дело на эпилептика переведем и твою хилую душу на покаяние отправим, на отдыхЕ
  - Дали одну и обязательную тему: "Образ Татьяны Лариной в бессмертном произведении лЕвгений Онегин»! - Наставник засмеялся нервным смехом и продолжал: - Нас пятнадцать капитанов тогда из сорока осталось. Из этих пятнадцати четверо встали, замычали и пошли из аудитории прямо, простите меня, в кабак!.. И что там с больным?
  - Медики докладывают: один из рыбаков, утилизатор, молодой парень, впал в эпилептический припадок. Надо в Москву радировать и на Берген заворачивать. Куда ему на промысел, на четыре месяца!
  - Ну, Берген или другой иностранный порт вы только в бинокль увидите, - сказал наставник. - Для того я тут и гребу с вами. Сообщите в Москву, пусть дают встречных судов координаты - передадим на них больного, и все дело. Дуба-то он не врежет?
  - Черт его знает, - сказал штатный капитан. Ему хотелось зайти в Берген. Это было спокойнее, нежели отправлять больного на вельботе, - еще какая погода будет там, где встретим мы идущее на Мурманск судно. Вокруг-то уже готова была закипеть штормом осенняя Атлантика.
  - Прикажите медикам клизму собрать. И вашего доктора, и с траулеров, - приказал наставник.
  На морском языке лклизма» обозначает консилиум.
  Экзамен был мною сдан.
  Через восемнадцать часов Москва навела нас на большой морозильный траулер, возвращавшийся от Ньюфаундленда на Мурманск. Мы легли в дрейф и стали готовиться к переправе больного на БМРТ. Я ничего не знал о припадочном. Только то, что он фельдшер, но пошел в море утилизатором - на самую тяжелую, вонючую и грязную работу, - чтобы заработать денег. Очень ему, очевидно, нужно было их заработать.
  Утилизатор - человек, который работает в цехе кормовой муки. Муку мелют машины из рыбьих отбросов и той рыбы, которую технология траулера не позволяет обрабатывать на борту. Утилизатор разравнивает горячую муку по трюму катком. В любую погоду, при любой качке. Он зарабатывает на всем готовом до 450 рублей, это капитанский заработок.
  Когда надеваешь спасательный жилет, делается стыдно и неуютно. Как будто идешь в кальсонах по улицам. Не в нашем стиле - страховаться от маловероятной опасности. Но старинный морской устав - все обязаны перед посадкой в шлюпку надеть жилеты. И это правильный устав. Но хоть бы тогда жилеты у нас были не такие уродливые, мешающие каждому движению, тяжелые и жесткие.
  И вот мы нацепили жилеты и собрались у вельбота, который уже покачивался на талях вровень со шлюпочной палубой. И старпом сунул мне за пазуху еще тяжеленную ракетницу. И тут я окончательно стал похож на беременного бегемота в своем оранжевом жилете.
  Конечно, мотор вельбота был прогрет, опробован и готов к действию. Конечно, бдительные глаза капитана-наставника и моего тезки следили за каждым нашим движением. И матросы уже шагнули через черную бездну между бортом теплохода и хлипким бортом вельбота. А мы - среднее начальство - ждали больного на палубе и курили.
  И делать больше было нечего, хотелось, чтобы больной появился скорее, чтобы скорее освободиться от всего этого. Как-то все грустнее и грустнее становилось на душе. Чужая беда заползала к нам в душу. Не очень-то веселая ждала нашего больного судьба. Теперь уж моря ему не видать как своих ушей.
  Был поздний вечер. Океан храпел и посапывал.
  Больной все не шел. Выяснилось, что он, оправившись и отоспавшись после припадка, смотрел кино лСолдат Иван Бровкин». Он не знал, что его решено отправить обратно, медики не сказали ему об этом заранее, не хотели слышать его просьб и приставаний. Он тихо-мирно сидел в кино, а его вдруг вызвали, приказали собрать чемодан, объяснили, что его ждет встречное судно, и вельбот уже приспущен, и чтобы он не рассусоливал. Больной сперва возмутился, потом заплакал, потом стал собирать шмутки - куда ему было деваться?
  Через полчаса он показался - с чемоданом, с кожаной сумкой через плечо - здоровый на вид молодой грузин. Несколько рыбаков сопровождали утилизатора. И доктор. И женщина - наш пассажирский помощник.
  - Лишние отойдите. Здесь не цирк, - сказал капитан, мой тезка. И это прозвучало жестко, хотя было правильно.
  Рыбаки, провожавшие товарища, оттеснились. И он остался один в центре освещенного люстрой пространства. И отчужденность, замкнутость в своем горе была в нем. Никто ему не мог помочь. Ему не повезло. И нам было стыдно за то, что мы ничем не можем ему помочь. Но при этом он раздражал нас - и своей долгой задержкой, и своим здоровым видом.
  - Давай чемодан, - сказал старпом.
  - Сам, - сказал больной и ступил к бездне между бортами судна и вельбота.
  Тут боцман взял его вместе с чемоданом и сумкой и перекинул в вельбот. Наш боцман, как я уже говорил, был очень большой и сильный человек.
  Мы прыгнули тоже.
  - Майна помалу! - скомандовал капитан.
  И мы поехали вниз, вдоль борта, мимо иллюминаторов, и ржавых потеков, и рядов заклепок, и сварочных швов. Как на лифте. Потом вельбот глухо хлюпнул днищем о волну, первый раз рванулся, качнулся, короче говоря, проснулся после долго сна в привычных и уютных объятиях шлюпбалок.
  Мотор загрохотал, мы выложили тали и рванулись в океан.
  Очень красив был наш теплоход со стороны, залитый огнями. И слышалась музыка из кают первого класса. А длинная зыбь покорно ложилась под днище вельбота, мотор работал устойчиво. И мы знали, что скоро неприятное закончится, мы вернемся и выпьем пива, его оставалось еще бутылок десять.
  Чужое судно приближалось к нам. Теперь мы смотрели только на него. И вечное любопытство моряков к другому судну пробуждалось в нас. И люди на чужом судне испытывали такое же любопытство к нам и к больному, которого мы везли. Вдоль борта и в иллюминаторах торчали головы.
  Чужое судно возвращалось с долгого промысла. Его борта были обмяты от швартовок в океане к плавбазам и темны от ржавчины. И вообще оно было мрачным и темным после нашего теплохода, после множества палубных огней.
  Штормтрап висел неудачно - возле шпигата, из которого хлестала грязная вода. Всегда почему-то рыбаки вывешивают штормтрап возле самых шпигатов.
  Мы подвалили к трапу и приняли порцию вонючей воды в вельбот. Это спутало нам карты.
  Мы раньше договорились, что пускать припадочного больного, да еще находящегося в состоянии обиды и раздражения, по штормтрапу без страховочного конца опасно. И что мы выполним все требования техники безопасности на судах советского морского флота, то есть привяжем его бросательным концом вместе с чемоданом, а потом уже выпустим с вельбота. Но эпилептик с ходу прыгнул на штормтрап и полез на восьмиметровую высоту. Да еще эта проклятая сумка болталась у него через плечо. И тут мы поторопились отойти, чтобы если он шлепнется вниз, то в воду, а не нам на головы и не на жесткие борта вельбота.
  Больной добрался нормально. Мы видели, как чужие руки протянулись к нему через фальшборт и приняли его на свои заботы. Но что-то уже нарушилось в ритме всей операции. И океан, и море терпеть не могут, когда все идет строго по плану. Они обожают неожиданности.
  Короче говоря, мотор заглох.
  Тут не было ничего особенного, потому что моторы спасательных вельботов для того и существуют, чтобы отлично заводиться, пока вельбот лежит в объятиях шлюпбалок, и обязательно глохнуть, когда вельбот просыпается на волне.
  Боцман отпихнул моториста и сам крутил заводную ручку. Моторист говорил, что раньше предупреждал о неполадках в охлаждении. Старпом кричал боцману, чтобы тот не так старался: лМотор с фундамента оторвешь!»
  А тем временем вельбот несло под корму нашего теплохода. Нет моряка, который на океанской зыби хочет посмотреть с вельбота на корму своего судна в непосредственной от нее близости, то есть попасть лпод подзор».
  Старпом приказал разбирать весла. Но весла, как это и положено, были туго укутаны шкертами от уключин. Пока весла освобождали, прошло минуты три.
  - Пронесет или не пронесет? - задумчиво спрашивал у небес старпом.
  Наконец весла разобрали - оказались исправными только четыре. Очень мало для тяжеленного спасательного вельбота. Боцман-дракон прыгнул на банку и сел загребным. На первом же гребке он поднатужился и поломал уключину у самого корня.
  С грехом пополам мы добрались под тали. И это приключение выбило из нас воспоминания о больном. А когда Борис Константинович сделал вид, что ничего не заметил, то настроение окончательно вошло в норму. Все-таки наставник был настоящий моряк: он знал, что такое мотор на спасательном вельботе и как надо принимать экзамен по Уставу.
  О чем думается в спокойные предутренние вахты
  Кто над морем не философствовал?
  В. Маяковский
  Мы ослеплены заманчивым зрелищем подводных сокровищ, но главное богатство океана - не материальные ресурсы, а вдохновение и радость, которые можно черпать из него бесконечно.
  Капитан Кусто
  Как и все охотники, рыбаки - хочешь не хочешь - убийцы. И это накладывает на них неуловимый отпечаток. И мне хочется послать рыбам сигнал: лБерегитесь, хек и палтус!» Но это невозможно сделать.
  И потом, мне нравятся ребята, которые уходят на четыре месяца в океан, чтобы ловить и убивать рыб.
  Я знаю их капитанов - большинство седеет к тридцати годам от перенапряжения. Не они виноваты в том, что банку Джорджес уже дограбливают. Что берут из моря плохую рыбу - серебристого хека, а ценные породы - зубатку и палтуса - швыряют в машину и делают из нее кормовую муку, ту самую, от которой куриные яйца иногда пахнут рыбой. Все это не их вина, они - винтики в той машине, которая разоряет океан. И черта с два докопаешься до того, кто обманывает рыб, природу и, в конце концов, самого себя. Особенно противно думать об аппаратуре, которая посылает в воду рыбьи сигналы, и рыбы доверчиво бегут в сети, потому что акустическая машинка рассказывает на их языке о хорошем корме и тихой погоде. Черт знает, но есть здесь подлость, унижающая человечество.
  Правда, промысловики всегда поступали так. Они, например, ловили маленького моржонка и били его палками по носу. Моржонок орал. И тогда взрослые моржи бежали на зов детеныша под дубины и ружья охотников.
  Моржи, как и все порядочные твари, любят своих детенышей больше самих себя. Промысловики об этом знали.
  Сами животные - и рыбы в их числе - тоже бывают хороши. Есть такая глубоководная рыба-удильщик, у которой в пасти горит огонек, фонарик. Удильщик лежит на дне, открыв пасть, и ждет, когда любопытная рыбешка приплывет на огонек. Тогда он пасть закрывает.
  Но, если вдуматься, нет на свете никого беззащитнее рыб.
  Я где-то читал, что, по старинному норвежскому поверью, сардины умирают даже от одного человеческого взгляда.
  И если у рыб есть души, то это они соединяются в легкие, мерцающие облачка над морем, когда сотни траулеров набрасываются на косяк и миллионы рыб умирают в сетях, как умирали - беззвучно и покорно - первые христиане на арене Колизея.
  Я помню из прочитанной в детстве книжки лКамо грядеши?», что символом ранних христиан была рыба. Ее силуэт чертит на песке Лигия.
  Правда, рыбам - миногам - бросали на съедение этих древних христиан, если не было львов. И рыбы исправно съедали христиан. А христиане, если почитать Евангелие, закусывали рыбами: лИ взяв семь хлебов и рыбы, воздал благодарение, преломил и дал ученикам своим, а ученики - народу».
  Все корабли плавают в густом и жирном супе, ибо только в Атлантическом океане имеется органического вещества в двадцать раз больше мирового урожая пшеницы за год.
  Нынче я принадлежу к тем, кого рыбы должны бояться. Я вожу рыбаков из Мурманска к берегам Северной Америки.
  В тот вечер перед сном я долго читал воспоминания Чуковского о Блоке, любил их обоих, завидовал тем писателям, которые попали в лЧукоккалу», и почему-то вспоминал девочку - свою детскую любовь. Стихи Блока входили в меня и жили во мне:
  лДевушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость своюЕ И всем казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли, что на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрелиЕ И только высоко, у царских врат, причастный тайнам, плакал ребенок - о том, что никто не придет назад».
  А за окном каюты на ботдеке повизгивали уборщицы и проводницы, милуясь с рыбаками, нашими пассажирами. Распяленная ветром занавеска трепетала над окном, как рыбий хвост. Свободные от вахт командиры били лкозла» в кают-компании, радисты играли в лшиш-беш».
  Под нами, на глубине четырех километров, в безнадежной и торжественной тишине проплывали горы и ущелья, холмы и равнины дна Атлантического океана. Тайны чужой планеты роились под нами в кромешном мраке.
  лПриснись мне та, которую я любил, приснись веселая березовая роща или старый Павловский парк, безмятежные пруды и чугунные мостики со львами. И пускай я навсегда забуду о несчастной девушке в красном пальто из поезда Воркута - Москва».
  Так книжно я думал, прочитав воспоминания Чуковского о Блоке. В море часто думаешь книжно, если специально не следишь за собой.
  А нужно ли следить за собой и бояться книжных мыслей?
  Приснились плеши обпиленных перед весной молодых лип в глубоком колодце двора. И броуновское движение снежинок, завихренных сквозняком среди доходных домов Петроградской стороны в Ленинграде.
  В три сорок пять меня поднял матрос. Я помылся, причем вода в кране взрывалась и фыркала - насос работал дурно; потом пожевал заплесневелый лимон, сунул в рот первую сигарету и отправился принимать вахту.
  Я шел длинным коридором. Впереди мерцало зеркало, и я видел себя - далекого и незнакомого человека. Стены коридора в зеркале изламывались от качки. Незнакомый карикатурный человек цеплялся за поручни и дверные ручки.
  Тишина ночного судна звенела в углах и закоулках. Бессмысленно горели в безлюдье плафоны. Была середина ночи - самый сон.
  В штурманской рубке на подставке меня ожидал графин с приторно сладким какао и кусок хлеба с сарделькой, а дверь из рубки на мостик была закрыта, чтобы свет не мешал вахтенным пялить глаза в ночную тьму. Близко вздыхал и ворочался океан, гудели репиторы компаса, безмолвно тянулись цифры на счетчике лага, маленькими скачками бежала секундная стрелка часов.
  До вахты оставалось время, и я поколдовал над картой, прикидывая, когда мы подойдем к Английскому каналу. На юг от нас - в Хихоне, Бильбао, Сан-Себастьяне, в разных Байоне, Педерналессе, Сантанье - спали испанцы со своими испанками. На востоке - в Бордо, Ла-Рошели, Рошфоре и Нанте - спали француженки со своими французами. Прямо по курсу спали англичане.
  А мне пришла пора четыре часа плыть в океане чужого сна. Мои сны теперь были уже наяву.
  Зашел радист, без слов сунул радиограмму навигационных предупреждений, длинную, на двух страницах. Радистов бесила необходимость принимать лНавип» - навигационные предупреждения - для всех морей и океанов. Если ты плывешь в Бискайском заливе, неважно, что происходит у берегов Японии. И если в Токийской бухте погас маяк, то и черт с ним, - так считали радисты.
  Сэр Фрэнсис Чичестер обогнул мыс Горн.
  Дай тебе Господь удачи, старик!..
  У западного побережья Португалии проводятся артиллерийские стрельбы. На подходах к Бостону дрейфуют бочки с сильно взрывчатым веществом. Севернее Багамских островов дрейфует перевернутый оранжевый буй. К востоку от Шетландских островов обнаружен неизвестный предмет размером до десяти метров, представляющий опасность для мореплавателей. У западного берега Индии проводятся учения боевых кораблей. Артиллерийские и ракетные залпы гремят по всей планете - в Саргассовом море, у Кубы, южнее ТайваняЕ
  Когда учатся стрелять на земле, это делается без огласки. О стрельбе в открытом море приходится оповещатьЕ
  Либерийский танкер, вспоровший себе брюхо о скалы возле берегов южной Англии, выпускал из кишок сырую нефть. Суспензию нефти и соленой пены ветер гнал к берегам Франции. Владельцы устричных отмелей метались вокруг телефонов, не зная, чем и как уничтожается нефтяная суспензия. Работяги грузили устриц на автомашины и везли в далекие края, чтобы спасти. В Лондоне, в типографии лМорнинг стар», рисовали клише: боевой корабль с надписью лАнглийский флот». Два офицера на палубе: лКажется, мы впервые столкнулись с нефтяной проблемой у себя дома, а не к востоку от СуэцаЕ»
  Либерийский танкер вез американскую нефть. Было на чем заварить очередную политическую заваруху. Суспензия дрейфовала и к английским берегам. Под угрозой приморские курорты. Кто из туристов полезет в морские волны, украшенные радугой нефти? Танкер бомбят, суспензию пытаются жечь напалмом. Оказывается, на воде напалм быстро теряет температуру, градусов не хватает для того, чтоб поджечь сырую нефть. Выясняется, что сырые люди от напалма сгорают более послушно. А древний сок древней жизни планеты - нефть - от напалма не загораетсяЕ
  Бедный капитан танкера. Не хотел бы я быть в его шкуре. При спасательных работах погиб матрос. Сколько впереди допросов, объяснительных записокЕ
  Второй штурман Глеб появился в рубке, жмурясь на свет настольной лампы.
  - Приветствую вас, сэр! - сказал он. - Слушайте, чертовщина была. Часов около двух. Тьма кромешная, и вдруг - зеленая ракета, низко над морем, параллельно воде и поперек нашего курса. А радар - ничего! Пустое море вокруг. Я растерялся и даже мастеру звякнул.
  - А он чего?
  - лПродолжайте следовать прежним курсом и скоростью».
  Вероятно, это была подводная лодка, которая хотела обратить на себя внимание. Быть может, она выпустила ракету из-под воды, предупреждая о всплытии.
  - Спокойной ночи, Глеб.
  - Спокойной вахты, Викторыч.
  лЕИ всем казалось, что радость будетЕ Что в тихой заводи все кораблиЕ»
  Луна крутилась над океаном среди туч справа по борту.
  Ночные тучи хотели Луну съесть. Они вечно на нее охотятся, крадутся за ней, хитрые и тихие, как шахматы. Их силуэты, чем ближе к Луне, делаются все более хищными, превращаются то в акулу, то в дракона, то в пасть тигра. Наконец выдержка изменяет тучам, узкая длинная стрела вырывается из них, впивается в Луну. Но иногда они подбираются тихой-тихой сапой, превращаются в стадо добреньких барашков. И бредут по небесам вроде бы без цели. А потом набрасываются на Луну и проглатывают ее. В желудке туч Луна бледнеет, тончает, нервничает. И мне бывает ее жалко.
  Луна может одарить удивительными впечатлениями, если взять бинокль и уставиться на нее. Незаметно исчезнет вибрация от машин, пропадут все звуки. Странное дымящееся тело крутится в небе. И вдруг вечное дыхание космоса коснется души. И подумаешь, что космонавты должны быть ребятами с крепкими нервами. Правда, человечество уже не раз доказывало, что ребята с крепкими нервами оказываются в наличии, когда наступает для них время и дело.
  лКак идти, не зная куда; как терять, не видя приобретений! - писал Герцен. - Если в Колумб так рассуждал, он никогда не снял бы якоря. Сумасшествие ехать по океану, не зная дороги, - по океану, по которому никто не ездил, плыть в страну, существование которой - вопрос. Этим сумасшествием Колумб открыл новый мир».
  Герцен много раз говорит, что сумасшедшие первыми дерзают вступать в неизведанное.
  Непреодолимо трудно понять психическое состояние человека, открывшего нечто противоположное привычному человеческому опыту. Какая болезненная сила фантазии была у человека, впервые понявшего, что Земля - круглая. Как замер он, пораженный смелостью и могуществом своего мозга и души. Как вздрогнул от кощунственности представления, пытался гнать его, гнать наваждение. Но восторг истины, восторг познания все ширился в его душе, как будто все музыканты мира играли в честь его торжественную музыку. И он бродил ночи напролет, оглушенный, и все смотрел на небеса; новые и новые доказательства истинности догадки роились в нем. И сумасшедшей силой его мысли, фантазии Земля из плоской превратилась в круглую.
  А тот, кто первый понял, что Земля - не центр мира, а всего-навсего жалкая планетка? В каком гнетущем одиночестве оказывается человеческий мозг, опередивший человечество. Он оказывается в космическом одиночестве. Его может поддержать только могучий дух. Великая мысль может родиться только у того, кто имеет могучую душу.
  Мне нравится, как ученые разных хитрых наук пытаются воздействовать на тупые мозги обывателей. Например, если ученый изучает льды, то на первой странице своей научно-популярной книги сообщит, что если растащить весь лед Антарктиды и других ледников по планете, то лед покроет ее слоем в сто двадцать метров. А тот, кто изучает воду, на первой странице сообщит о том, что соль морей, будучи вытоплена, покроет земной шар слоем в девяносто метров. Тот, кто занимается сложнейшими вопросами физики Солнца, не сможет удержаться от того, чтобы не сообщить, сколько раз Земля уложится внутри светила; и т.д., и т.п. Каждый ученый с наивностью ребенка хочет пробить застойные мозги читателя при помощи поразительных цифр и тем привлечь его внимание именно к своей науке. Я говорю о милой наивности. Самые глубокие, самые серьезные ученые - самые дети, потому что любят облака, инфузорий, лягушек, солнце, море, снежинки. Без любви к инфузориям долбить гранит наук не хватит воли и сил.
  Любовь к морю тоже детское чувство. Она не мешает ненавидеть купанье. И в этом большой смысл. Нас тянет в огромные пространства вод не потому, что мы водолюбивые существа. Мы можем утонуть даже в бочке дождевой воды. Мы любим не воду, а ощущение свободы, которое дарят моря. Наш плененный дух всегда мечтает о свободе, хотя мы редко даем себе в этом отчет.
  Мало кто задумывался и над тем, что море, вода подарили людям понятие волны. Волна, накатывающаяся век за веком на берега, колеблющая корабли, натолкнула на одну из основных идей сегодняшней физики - о волновой теории света, волновой сущности вещества.
  Волна подарила и ритм. В основе музыки лежит ритм волн и ритм движения светил по небесам. Потому музыка и проникает в глубины мировой гармонии дальше других искусств. Сам звук тоже имеет волновую природу. Медленный накат волны на отмель, вальс и ритм биения человеческого сердца чрезвычайно близки. Потому вальс невредимым пройдет сквозь джазы.
  Конечно, тому, кто страдает морской болезнью, лучше не читать этот гимн волнам.
  Древние персидские владыки наказывали прибой, разрушавший берега их владений. Они секли море цепями.
  Когда плавание затягивается и я уже устаю от безбрежности океана и уже мечтаю о возвращении, то иногда во сне начинает мерещиться шум берегового прибоя. Как будто я живу в домике среди дюн. И в окна доносится длинный и мерный гул наката, смешанный с шорохом сосен и песчинок на склонах дюн.
  Иногда очень хочется услышать в море береговой прибой. Когда волны сутки за сутками разбиваются за бортом, за иллюминатором каюты - это другое. И грохот шторма в открытом океане - другое. Ничто не может заменить шум берегового наката. Там, где море встречается с землей, - все особенно. И люди, живущие на берегах, - особенные люди. Они первыми увидели, как из пены морской волны, вкатившейся на гальку, из смеси утреннего воздуха и влаги родилась самая красивая, нежная, женственная женщина, самый пленительный образ человеческой мечты - Афродита.
  И самую красивую планету назвали ее именем. Богиня любви и красоты, покровительница брака, она вышла к нам из пены безмятежно нагая, и капли морской воды блистали на ее коже. И так же искрится, блистает по утрам и вечерам Венера. Древние греки называли ее еще Успокаивающая море. Потому что древние греки верили: красота смиряет разгул стихий.
  Как обеднело бы человечество без легенды об Афродите. Лучшие художники ваяли и писали Афродиту, она дарила им самое таинственное на свете - вдохновение. Волны бегут через океаны посланцами материков. Волны, поднятые штормом у мыса Горн, за десять суток достигают берегов Англии и улавливаются сейсмической станцией Лондона. Почва Европы ощущает порывы штормового ветра другой стороны планеты. Как тут не подумать о связи всего на свете.
  Никто еще не подсчитал энергию, которую тратит ветер, чтобы создавать волны в океанах и морях. Какая часть его мощности исчезает в колебаниях частиц воды на огромных пространствах между материками? Что стало бы с нами, если бы океаны не укрощали ветер? Быть может, сплошной ураган несся бы над планетой. Ни деревца, ни травинкиЕ Будьте благословенны, волны!
  Древние арабы считали, что прилив возникает тогда, когда ангел, которому поручено заведование морем, опускает где-то за Китаем в воду пятку. И волна от пятки бежит по свету. Некоторые считали, что ангелу достаточно опустить в море один палец правой ноги. Древние арабы были близки к истине.
  Демосфен говорил речи на пустынном берегу моря. Вид ветреного моря напоминал ему толпу, которую следовало убедить и победить речью. Это не всегда получалось. И говорят, Демосфен здорово злился. Ну, о том, что морская галька поставила Демосфену язык на место, знают все.
  На Вселенском соборе папа Павел VI попытался определить основное стремление сегодняшнего человека. Он думает, что сегодняшний человек хочет выявления своей неповторимости. Самым типичным признаком времени папа считает желание человека быть личностью.
  Многие считают главным знамением времени осознание человечеством своего малознания. Каждое новое фундаментальное научное открытие лишь яснее показывает, что человек еще ничтожно мало знает о себе и природе вокруг.
  Может быть, эти точки зрения несовместимы, но мне лично они нравятся обе.
  Я долго не мог понять, почему не сбываются морские приметы, добрые, старые морские приметы, знакомые еще с детства. Например: лСолнце село в тучу - жди, моряк, бучу!»
  Недавно понял. Уже за несколько часов современное судно уходит из того района моря, где примета, быть может, и окажется справедливой. Скорость убила древнюю мудрость, она остается далеко за кормой.
  Точнее всего можно угадать погоду по облакам. Если облака напоминают зубцы старинных башен и соединены общим основанием, они предвещают грозу. Такие облака относятся к альтокумулюсам. Облака, образующие густой серый покров, через который просвечивают солнце и луна, обычно предсказывают резкое ухудшение погоды. Они называются альтостратусы.
  Мне нравятся латинские названия облаков, хотя на экзамене по метеорологии их обязательно перепутаешь. Латинские слова тяжелы и могучи. Они звенят доспехами римских легионеров. И потому совершенно не подходят для названий облаков.
  Перисто-слоистые облачка, в том числе молочная бледная вуаль, называются цирростратусы. Звенят доспехами римских легионеров и пахнут ночной аптекой. Это оскорбительно для облаков.
  Смотрите, какие ласковые и чистые слова нашли для них в северных губерниях России.
  В Архангельской облака называются лнебесья». Темная синева на горизонте перед восходом или заходом солнца - лбусова». Темь от нависших туч - лбухмарь». Когда небо заволакивается облаками, оно лбухмарится». Передовые серебристые и округлые тучки перед грозой зовутся лбыками». А есть и лветряная свинка» - темненькое, как бы в клочки разорванное облачко. Если солнце начинает скрываться за чистыми, белыми облаками, то говорят, что солнце лушло в замолодь».
  И есть еще одно чудесное слово - ллють» - это блестка, искра инея, летающая в воздухе в сильный мороз в солнечный деньЕ
  Вот какие мысли приходят в ночную, спокойную вахту.
  Один раз в час запишешь в черновик журнала отсчет лага и сличишь компасы. Когда луна скроется в тучах, включишь на прогрев локатор. Если позволяет расстояние до берегов, возьмешь пеленга радиомаяков. Вот и все дела. Остальное время меришь шагами рубку и смолишь сигареты.
  Пожалуй, на вахте второго штурмана зеленую ракету выпустила английская подлодка, потому что на рассвете прилетел военный британский самолет и четыре раза низко прошел над нами, рассматривая нарушителя спокойствия и фотографируя. Самолет разнообразил вахту.
  Я смотрел на самолет, думал, как пилоты через считанные минуты уже вернутся на землю. И думал о ночной подводной лодке. Соотечественник пилотов и подводников, океанограф Джордж Эдвард Рейвен Дикон часто жалуется на косность общественного сознания, на скаредность в затратах на изучение Океана. Дикон даже решил, что лнужна катастрофа, поражающая воображение, чтобы показать нам, насколько мы к ней не подготовлены». Он грозит человечеству новым всемирным потопом. Он требует, чтобы люди к потопу готовились, чтобы они повернулись лицом к Океану. И люди, общество, уже начали этот поворот. Но судорожное наращивание темпов исследований Океана, которое захватило многие страны, рождено не угрозой всемирного потопа, а традиционной угрозой новой войны.
  И вот сотни океанографических судов бороздят океанские просторы. А еще несколько лет назад государства с крайней неохотой тратились на исследования морей.
  Опять война подталкивает вперед науку. От всего на свете - от атома до космоса, от облаков до морских глубин - несет войной. Я люблю и уважаю капитана Кусто, но не следует забывать, что и он в прошлом - офицер военного флота.
  Британский самолет в четвертый раз прошел над нами.
  - Джон, брось жвачку! - крикнул ему вслед рулевой матрос. Под лжвачкой» матрос подразумевал жевательную резинку.
  Всходило солнце.
  Настоящий акушер волнуется при каждых родах.
  Так и моряки волнуются, когда из пустыни рождается Солнце. Конечно, это не то волнение, когда заламывают руки или бухаются на колени. Восход при мягкой погоде вызывает желание молиться на красоту мира про себя, тихо.
  Солнце задолго предупреждает о приходе. Облака трубят алые и розовые сигналы. Тучи подбирают полы грязных халатов и бегут из палаты роженицы, как обыкновенные уборщицы. Ветерок причесывает волны, выравнивает гребешки по ранжиру. А штурманы на всех судах мира - если это порядочные штурманы - суют в карман секундомер, открывают дверь рубки, поеживаясь от утреннего холода, выходят на крыло мостика, стирают росу со стекла репитора компаса и наводят пеленгатор на то место, где вот-вот пробрезжит первый луч. И ждут.
  Конечно, вылезешь на крыло раньше времени. И рассветный ветер просквозит насквозь - лень надевать теплое. Но какая чистота вокруг! И как чисто твое судно, промытое волнами, дождями, снегами. Ржавчина не идет в счет. В такие утренние минуты она чиста, как дыхание здорового ребенка.
  И вот стоишь, щелкаешь от нечего делать секундомером, глядишь, не испортился ли он. Стрелка бежит ровно и безмятежно, отсчитывая секунды твоей жизни. Но мысли о быстротекущем времени не тревожат. Наоборот, секундомер сейчас слуга и раб. Он послушно поможет узнать, правильно ли работает компас. Солнце и Время выводят моряков к правильному направлению, к истинному курсу.
  - Ну, давай, давай, дорогое! - говоришь Солнцу. - Пора. Я замерз уже!
  И оно наконец выныривает из-за круглого бока планеты. И ты ловишь его в окуляр пеленгатора. Иногда оно пепельное, иногда оранжевое, иногда режет глаза пульсирующей кровью - это зависит еще от светофильтра.
  Когда следишь за светилом в момент восхода - от первого луча, только тогда понимаешь, с какой скоростью вертится в пространстве Земля. Солнце вытекает из окуляра слева направо, и ты ведешь за ним пеленгатор, как зенитчики ведут орудие за низко летящим самолетом.
  Потом, бормоча про себя отсчеты пеленгов и держа в руках воробья-секундомер, вернешься в ходовую рубку, прикажешь выключать навигационные огни и: лСмотреть тут без меня в оба!» А сам уйдешь в штурманскую, чтобы рассчитать поправку компаса. Ты рассчитаешь ее быстро, но, когда вернешься и глянешь на солнце, оно будет уже много выше горизонта. Оно уже побледнеет, повзрослеет, и почетные сигналы облаков стихнут.
  Таинство восхода закончилось. Начался день.
  Солнце - доброе, Океан - мудр, но они дикие существа и безмятежно принимают любые жертвы. И сейчас истерически взвизгивает морзянка знаменитый SOS, и исчезают в зыбях корабли. Но другие продолжают плыть дальше, быстро забывая неудачников. Так быстро забывает женщина о тяготах родов, чтобы не бояться рожать еще и еще.
  Иногда только постучит в рубку озябший рыбак-пассажир, бессонный палубный бродяга, скажет:
  - Прошу разрешенияЕ ИзвинитеЕ Не спится третью ночьЕ Можно побыть здесь?
  - Давай постой, - ответишь снисходительно, ощущая почему-то превосходство над пассажиром, хотя он скорее всего плавал больше тебя.
  И вот он конфузливо станет в уголке, упрется лбом в стекло окна и думает думы, глядя на брызги от форштевня. И о чем они, рыбацкие думы?.. Потом очнется, спросит обычное:
  - По сколько идем?.. Встречных не было?
  А ты спросишь:
  - Ну как, план выполнили?
  - ВыполнилиЕ
  Ветерок раздавливает на стеклах брызги, и они превращаются в серебристых пауков. Но море спокойно, нежная фиолетовость сквозит меж облаков. И кажется, что плывешь внутри огромной перламутровой раковины.
  - Вот, понимаешь, уходил на промысел старпомом, а возвращаюсь вторым помощником, - скажет рыбак, вздохнет и выругается, прикрывая руганью тоску.
  - За что?
  И он расскажет, что утопил моряка, - смыло матроса, а была ночь и туман, и ни хрена не видно, и мороз. Блоки шлюпочных талей прихватило льдом, вельбот завис. А время шло, паренек в зыбях слабел, и когда кинули ему конец и подтянули уже к борту, то паренек вдруг махнул рукой, отпустил конец и исчез. А отвечать, ясное дело, ему - старпомуЕ
  И как будто заглянет в рубку, в ходовое окно тот неудачливый паренек, оставшийся среди айсбергов у скал Ньюфаундленда, мелькнут его выпученные глаза и безнадежно отмахивающая рукаЕ
  Однако рулевому матросу ничего такого не мерещится. И когда разжалованный рыбак уйдет, матрос дернет плечом и сострит:
  - Шатаются здесь такие, а потом галоши пропадаютЕ
  И ты улыбнешься, потому что, ясное дело, плакать в такой ситуации еще глупее. Тем более галош у нас нет, и пропадать они, естественно, не могут. Наши пассажиры воруют на сувениры только плафончики от коечных лампочек в каютах первого классаЕ
  Семь часов ноль-ноль минут.
  Радиотехник включил трансляцию. Чтобы рыбакам было веселее просыпаться, по всем палубам гремит песня:
  У рыбака - своя звезда!
  Кто с детства с морем обрученЕ
  Мы третий раз подряд делаем рейс Мурманск - район острова Нантакет, Джорджес-банка, Сент-Джонс и обратно в Мурманск. И каждый день начинается с этой песни. Мы устали от нее. По-моему, рыбакам она тоже поперек глотки, но никто не жалуется.
  До сдачи вахты остается час.
  Сквозь щели в густеющих облаках впереди по курсу пробиваются отдельные косые солнечные лучи, и там, где они упираются в море, гребешки волн снежно взблескивают. А вблизи судна волны уже ровно серы. Далекие, просвеченные солнцем гребешки кажутся дружными стадами дельфинов или косаток.
  Прибегите к нам на минутку, дельфины! Так хочется, чтобы рассказы о вашем уме и человечности оправдались.
  Редкий моряк раньше вылез бы на палубу под дождь, ветер, снег, если бы увидел стадо дельфинов. Нынче выскакивают многие, свешивают головы за борт.
  Веселые, живые торпеды несут в себе жизнерадостность, спортивное настроение, лукавое любопытство и необъяснимую скорость движений.
  Вот мне в детстве казалось, что если, отходя от зеркала, быстро оглянуться, то увидишь в зеркале свой затылок. Дельфинам такое удалось бы запросто. Легкость их скорости заколдовывает, как музыка. Они взлетают над волной, скашивают на тебя хитрый и веселый глаз. Крутой изгиб изящного тела, неподвижные, как крылья чайки, плавники. Без всплеска уходят в воду, несутся в ней, видишь их отлично с высоты мостика. И возникает какое-то восторженное чувство и радость. Как на мировом чемпионате по гимнастике. А они затевают опасную игру - режут нос судну или несутся прямо в борт. Как мальчишки, которые перебегают взад-вперед перед паровозом. И в последнюю секунду, тем движением, которым пловцы переворачиваются у стенки бассейна, они отшатываются от борта. И боязно, что они не рассчитают, ударятся в сталь, сорвутся под винт, - как страшно за сорванцов, перебегающих рельсы под фарами паровоза.
  Дай Бог, чтобы мы когда-нибудь нашли общий язык с этими существами. Они знают секрет, как жить весело и дружно. И они поделятся с нами этим секретом, обязательно поделятся.
  Прибегите к нам на минутку, дельфины! Порезвитесь у борта, покажите над серыми волнами веселые и лукавые, улыбающиеся рожи; украсьте стремительным движением последние минуты нашей спокойной вахтыЕ
  Дельфинов нет, над морем распяты чайки.
  Слова, написанные полвека назад, тихо живут:
  ЕИ только высоко, у царских врат,
  Причастный тайнам, плакал ребенок -
  О том, что никто не придет назад.
  Мы придем еще много раз. Но причастный тайнам ребенок оплакивает наш последний. Он плачет красиво, значит, он прав.
  Однако не будем забывать о мгновениях счастья. Они еще встретятся на пути.
  В наш век все люди стали путешественниками, все куда-то летят, плывут, едут, все волей-неволей стали туристами и забыли, в чем польза географии.
  В Риме, в конце царствования Тиберия, помер древний грек Страбон. Он написал семнадцать томов лГеографии». Он сказал: лПольза географии в том, что она предполагает философский ум у того, кто изучает искусство жизни, то есть счастье».
  Странные капитаны
  Капитан - это голова корабля, парохода или теплохода. Таким образом, у капитана два туловища - одно его собственное, а второе - это корабль, пароход или теплоход. Каждому понятно, что такое положение с годами вызывает в психике капитанов некоторые сдвиги и странности. На морском языке такие сдвиги и странности определяются словом лбзик». Ни у Даля, ни у Ожегова такого слова нет.
  Раньше бзики капитанов были величественными и на многие годы сохраняли имена капитанов в памяти потомков.
  Например, капитан брига лБаути» Блай плавал в южных морях 179 лет тому назад. Блай имел бзик, заключавшийся в непомерно почтительном отношении ко Времени. Время, конечно, важная вещь. Особенно в море. Чтобы определить долготу судна с точностью до одной мили, надо знать время с точностью до одной секунды. Но капитан Блай хотел превратить своих матросов в живые, бегающие по вантам секундомеры. А когда помощник капитана не сдул пыль с крышки хронометра, то Блай так вздул помощника, что возмутился весь экипаж. Капитана высадили на шлюпке в открытом море. Так, на шлюпке, он и въехал в бессмертие.
  Нынче бзики измельчали.
  На Дальнем Востоке я знал капитана рыболовного траулера, который в свободное от судовых занятий время шил тапочки для покойников. Он уверял, что такое хобби успокаивает нервы. Он отдавал готовые тапочки в соответствующее заведение бесплатно. Но вы бы видели, как ему не хотелось с ними расставаться! Он даже украшал их чукотским орнаментом.
  Заготовки для тапочек лежали у него по всей каюте. Он один снабжал всех покойников Камчатки.
  Его любимой фразой-присказкой была такая: лА вы знаете, что Пугачева четвертовали в возрасте всего-навсего тридцати двух лет?» Ему нравилось, что Пугачев потрясал Российским государством в нестаром еще возрасте.
  Мой первый голова корабля, капитан третьего ранга Гашев, Зосима Петрович, органически не мог видеть в руках у подчиненных постороннюю книгу.
  Гашев невзлюбил меня с первой встречи. Виноваты оказались: байковые теплые кальсоны, выданные мне после окончания училища бесплатно, собственный мой подстаканник, на ручке которого изображен был малаец, но больше всего - книги.
  Я был назначен командиром боевой части лодин» и лчетыре» на аварийно-спасательное судно Северного флота.
  Семь лет меня учили воевать, то есть ставить мины, стрелять торпедами, швырять глубинные бомбы, управлять артиллерийским огнем. И естественно, я знать не знал, как надо спасать. В эту нехорошую ситуацию меня, как водится, завел длинный язык.
  Был одна тысяча девятьсот пятьдесят второй год.
  Когда я нашел свой корабль, командира на борту не оказалось, и представиться ему я не смог. Вахтенный офицер показал мою каюту. Бортовая стенка каюты заросла инеем. Судно строили в Америке, и оно не было приспособлено для работы в высоких широтах. Горячий воздух поступал в каюту из раструба отопления в подволоке. Известно, что горячий воздух легче холодного, поэтому он вниз не опускался. Если ты стоял, то дышать было нечем. Если садился, вокруг блистал иней.
  Я распаковал чемодан, вытащил казенные кальсоны, вдел одну штанину в другую, пояс кальсон обвязал вокруг раструба отопления, а к нижним тесемкам привязал тяжелую настольную лампу.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»