Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 0%

Вадим Шефнер

Ныне, вечно и никогда

О Вольке -

Вадим Сергеевич Шефнер

Ныне, вечно и никогда

Гражданская война кончилась.
После многих передвижений полк прочно обосновался в Старой Полисти, где были большие казармы. И сразу начались перемены. Отчислялись красноармейцы старших возрастов, переводились кудато командиры; а к тем командирам, которые оставались пока в полку, приезжали жены и дети. Все вокруг полны были новыми, уже мирными заботами, все чегото ждали. Всем казалось, что время тянется слишком медленно.
Но Волькин отец ничего не ждал, и время для него шло слишком быстро. Он еще числился в списках, с ним еще считались - всетаки военспец; но никому он уже не отдавал приказаний, и его уже не назначали дежурным по части. Его не отчисляли потому, что ему некуда было уйти из полка, и еще потому, что знали: протянет он недолго. Да он и сам знал это.
И только два человека в мире: Георгина и Всеволод, Волька, - не верили, что он умрет. Они просто не могли себе представить его смерть, и потом оба они были верующими и надеялись, что бог тут чемто поможет.
А Волькин отец теперь целыми днями лежал в длинной, очень неуютной комнате со сводчатым потолком.
Таких комнат было несколько в правом крыле казармы, и назывались они почемуто лгостевыми селюльками».
И вот отец лежал в этой гостевой селюльке на широком мягком диване, со спинки которого свисали ошметки срезанной шевровой зеленоватой кожи. На полу возле изголовья стоял эмалированный мелкий судок - в него отец сплевывал мокроту. Когдато в трех таких судках, поставленных один на другой и соединенных дужкой, вестовой приносил обеды из командирской столовой, но теперь отцу хватало на день тарелки супа.
У другой стены комнаты, возле шкафа, стояла узкая железная кровать без матраса. На ней лежали доски, и доски эти были застелены старыми ватниками. На этой постели дремали во время дежурства или санитар, или фельдшер Дождевой, или Георгина - она дежурила чаще всех. Вольку к отцу пускали неохотно, да тот и сам гнал его из селюльки. Ведь у отца была чахотка. Она началась у него изза ранения, полученного еще на германской войне. Она тихо тлела в нем все эти годы, пока он воевал, а теперь, когда все войны вроде бы кончились, она вспыхнула в нем, и для него началась новая война, последняя, в которой он воевал один на один.
Однажды Волька всетаки продежурил ночь возле отца. Санитар отпросился кудато на ночь, фельдшер Дождевой был очень занят, а Георгина так вымоталась, что Вольке волейневолей разрешили дежурить. Он давал отцу холодную воду с клюквой, и его поражало выражение жадного наслаждения на лице отца, когда тот пил.
Но вот отец уснул, и Волька тоже задремал на своей постели, на ватниках. И должно быть, оттого, что спал он одетым, он все время ворочался, и ему снилось, что сидит он в повозке на какихто мешках и все едет, едет и не может кудато приехать. И он сразу проснулся, как только отец окликнул его.
- Всеволод, дай мне, пожалуйста, свежую рубашку, - сказал отец ровным голосом. - Она в шкафу, на второй полке.
Волька вскочил с постели, прибавил огня в настольной лампе и кинулся к шкафу. Он быстро нашел рубашку, но невольно задержал взгляд на рисунке - на внутренней стороне дверцы шкафа были изображены химическим карандашом голый мужчина и голая женщина в короне. Под ними очень четко был написан стишок:

Царь Никола веселится
В Могилеве, в ставке,
А Распутину царица
Не дает отставки.

- Что ты там разглядываешь, - недовольно сказал отец. - Там писаря шутили - надо сказать, чтобы стерли. Ерунда.
Он снял свою рубашку, смял ее в ком и бросил возле дивана. Она тяжело и влажно, как большая жаба, шлепнулась на пол. Сын подал отцу свежую, и тот вскоре уснул.
И Волька тоже уснул, и опять ему снилось, будто он все едет и едет кудато. Внезапно он проснулся. Отец, накинув на плечи шинель, сидел за столом и курил папиросу. Перед ним лежала голубая коробка лЗефира ь 300» - командирам на днях начали давать в пайке папиросы вместо табака,
- Папа, тебе ведь нельзя курить! Ты обещал тете Гине не курить! - прошептал Волька, вставая с постели.
- Ты не говори ей, пожалуйста, что я курил, - сказал отец. - Это ее огорчит.
- Но тебе нельзя курить, - повторил Волька. - Тебе это вредно.
- Вредно, не вредно - теперь это не так уж важно. Ты ведь знаешь, я скоро умру.
- Нет, ты не умрешь, папа! Бог этого не допустит! - сказал Волька, повторяя слова, которые часто произносила Георгина, и сам искренне веря в них. - Бог не допустит этого!
- Бог многое допускает, - усмехнулся отец, жадно затягиваясь папиросой. И уже раздраженно добавил: - И что это у тебя все бог да бог! Вот что значит у баб на воспитании быть! Уж не в семинарию ли поступать собрался? Запомни: в нашем роду ни купцов, ни жандармов, ни попов не было. Надеюсь, и не будет. И штатских, надеюсь, не будет.
Он тяжело откинулся на спинку стула и строго посмотрел на сына. Отец был страшно худ, и от худобы, от болезни лицо его казалось темным, будто он загорел пoд какимто нездешним солнцем; не под тем солнцем, которое светит над нашей землей, а под какимто другим, которое горит над ужасным, неведомым для нас миром.
- Ну, так кем же ты думаешь быть? - резко спросил отец, будто продолжая какойто давнишний разговор, хоть никогда такого разговора у них не было.
- Не знаю еще, папа, - ответил Волька.
- Придется говорить с тобой как со взрослым, - сказал отец. - Мне некогда дожидаться, когда ты вырастешь. Ты запомни этот наш разговор, а когданибудь и поймешь его. Он пойдет тебе на пользу. Я знаю, память у тебя хорошая.
- Да, память у меня хорошая, - с хвастливой готовностью согласился мальчик. - Я помню наизусть лДемона», и лБородино», и лЛодку феи ветер, вея, опрокинул не со зла», и еще многое помнюЕ Я все сразу запоминаю, и иЕ
- Не хвались, - прервал его отец. - Можно быть идиотиком и иметь превосходную память.
- Но ведь я не идиотик!
- Нет, - улыбнулся отец. - И ты должен стать военным. В нашей семье все были военными. Одни служили на флоте, другие в армии, но все были военными. Запомни, что только военный понастоящему служит отечеству.
- Я постараюсь, папа, стать военным, когда вырасту.
- Постарайся. Только знай, что тебе будет трудно поступить в военное училище, ведь ты из дворян. Новая власть настороженно относится к нам.
- Я всетаки поступлю, папа. Я ведь уже умею стрелять из винтовки, тетя Гина меня научила.
- Во всяком случае, запомни: если ты и не станешь военным, то во время войны мужчина все равно должен быть на войне.
- Да, папа.
- И еще запомни вот что. Иногда жизнь заставляет делать плохое. Все люди делают плохие поступки. Но двух вещей делать никогда нельзя: поднимать руку на женщину и изменять своему отечеству. - Отец закашлялся, прошелся по комнате и сел на диван. Он долго сидел нагнувшись, потом скинул шинель и лег.
За окном светало. Волька задул лампу и сел на низкий подоконник. Окно было почти вровень с землей, из него видна была темная сорная трава, росшая у стены, а дальше - мощенный крупными булыжинами казарменный проулок. Вдали, в просвете между двумя кирпичными стенами, виднелось небо. На нем холодно и бездомно вздрагивала утренняя звезда.
Дверь скрипнула, вошел фельдшер Дождевой. В комнате сразу же запахло спиртом.
- Спит? - тихо спросил он, кивнув в сторону отца. - Ну, иди себе домой, я тут побудуЕ Постой, я тебя через санчасть проведу, а то часовой у дежурки не пропустит. Идем.
По темному сводчатому коридору они вышли на внутренний плац. Потом прошли насквозь приземистое одноэтажное здание, где в коридоре пахло карболкой, и очутились на крыльце. Оно выходило на очень широкую, поросшую травой улицу, где стояли деревянные домишки.
- Ну, иди, - сказал Дождевой. - И скажи Георгине Павловне - пусть не торопится меня подменять, пусть отдохнет. Я подежурю.
- Дядя Дождевой, а скоро папе станет лучше? - спросил Волька.
- Ты же знаешь, что он очень болен, - ответил Дождевой, сердито глядя с верхней ступеньки крыльца. - Разве Георгина Павловна не объясняла тебе?
- Да, она объясняла. Она говорит, что бог всетаки поможет.
- лБог, бог»! - зло передразнил Дождевой. - Какой уж тут, к черту, бог!
- Почему вы такой умный, а в бога не верите? - с укоризной спросил Волька.
- Вот оттого, что умный, оттого и не верю, - ответил Дождевой. - И притом я прошел медицинскую науку, а по этой науке отсутствие бога твердо доказано. А ты что, видел бога?
- Нет, дядя Дождевой, я не видел, но святые видели его, - возразил Волька, повторяя слова Георгины. - И Жанна д'Арк тоже видела. И спасла Францию от проклятых англичан.
- Уж не знаю, какая там Жанна, а насчет святых дело ясное: они сами себя доводили. Такое и со мной было. Как я узнал, что брата моего под Кенигсбергом убили, я сильно пить стал одно время. Ну, раз дежурю - это под Гнилой Липой было, - вдруг вижу, брат в землянку входит. Я ему и кричу: лАндрюша, почему же ты в штатском?» А он ничего не сказал и вышел. Я закричал не своим голосом и за ним кинулся. Тут меня и связали санитары. С тех пор я пить перестал и больше не чудится.
- Дядя Дождевой, но вы и сейчас пьете, - робко возразил Волька.
- Ну, разве это я пью! Так, небольшие дозы для дезинфекции организма. Совсем без спиртного в нашем деле нельзя. Вот вырастешь, выучишься на врача, тогда сам поймешь.
- Нет, дядя Дождевой, я буду военным, когда вырасту.
- Знаю, это отец тебя настраивает. Отец у тебя, ничего не скажешь, командир боевой, честный военспец, да только он на все со своей военной колокольни глядит. Сейчас ни о каких войнах разговору быть не может. Сейчас у нас мирное строительство начинается. Мы всем капиталистам, которые к нам лезли, морды побили, у них у самих сейчас такое идет, что не до жиру, быть бы живу. Сейчас им не до войн. А нам надо Советскую Россию из разрухи вытаскивать, понял? А ты - лвоенным буду». Ну ладно, иди, заболтался я с тобой.
По тихой улице прошел Волька до набережной реки Быховки. Здесь, в двухэтажном доме вдовы Веричевой, Георгина снимала комнату. Через калитку садом прошел он во двор, миновал будку со спящей собакой и вошел в отдельные сени, где стояло множество ящиков с пустыми трехгранными бутылочками для уксусной эссенции. У мужа Веричевой был небольшой уксусный завод, но завод этот сгорел во время революции, а сам Веричев умер. Теперь вдова сдавала комнаты, но весь верх, кроме той комнаты, что снимала Георгина, пустовал. По крутой лестнице поднялся Волька наверх и тихо открыл дверь.
На ключ Георгина дверей никогда не запирала - она ничего не боялась. Однако спала она очень чутко.
- Как он себя чувствует? - спросила она со своей постели.
- Все так же, тетя Гина, - ответил Волька. - Сейчас там Дождевой, он сказал, чтобы ты отдыхала.
Волька тихо разделся и лег на свою узенькую койку.
лТолько бы Георгина мыться меня не погнала перед сном», - думал он, раздеваясь. Но все обошлось благополучно, она ни слова не сказала. И вообщето она была не строгая, а последнее время и совсем ни в чем Вольку не неволила. Он с наслаждением вытянулся под одеялом, а перед тем как закрыть глаза, оглянул комнату.
Было уже светло. Георгина тихо лежала у другой стены, лицом к Вольке. Ему была видна половина ее лица и пепельные волосы на подушке. Нельзя было понять, спит она или думает о чемто, закрыв глаза. Она была плотно укрыта зеленым одеялом, и там, где ноги, одеяло сужалось. лБудто русалка с хвостом, - думал Волька. - Но у русалок и глаза зеленые, я об этом читал, а у нее - синие. И даже не синие, а такие, как ранние васильки, когда они еще не успели выгореть. Она очень красивая, Георгина, - и непонятно, почему она полюбила моего отца. Ведь он некрасивый и много старше ее. Я люблю отца пoтому, что он мой отец, я люблю его ни за чем. Но почему, за что полюбила его Георгина?»
Ему было уютно в постели. И в комнате в этот ранний час было так тихо, спокойно, и весь мир казался сонным, как всегда в детстве, когда ты готовишься уснуть. И вся комната была пропитана таким приятным, успокаивающим запахом - запах этот щел от Георгининой винтовки, висящей на стене в чехле из серой мягкой кожи. Приклад у винтовки был из кипариса - вот отчего так хорошо пахла винтовка. И запах этот сопровождал Георгину всюду, где бы она ни жила.
Георгина не любила рассказывать о себе, но однажды, когда Волька уж очень стал ей надоедать, она вынула из чемодана шкатулочку, и в той шкатулочке был листок, вырезанный из журнала. Там на снимке была изображена сама Георгина. На ней ладно сидела солдатская форма. Георгина стояла у входа в землянку, а на заднем плане видны были искалеченные огнем стволы деревьев.
Дальше шел текст, который Волька много раз перечитывал, - ему казалось, что там все очень красиво написано.

Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»