«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 82%

***

  И все же смутно было на душе и тоскливо несколько последующих дней, да и сегодня утро тянулось как-то нелепо. Зернов подошел к полке; иногда достаточно было взять хорошую, испытанную книгу, заставить себя заглянуть в нее - книга затягивала, тоска уходила, забывалось все, что мешало. Он постоял немного, тупо глядя на полку; сейчас она напоминала челюсть после хорошей драки, и тут, и там зияли пустые места, и того, что он с удовольствием прочитал бы сейчас (если бы вторая разрешила) уже не было: ушло. Немного лет пробежит, - подумал он, - и имя автора снова уйдет в небытие, и журналы исчезнут с первой публикацией, а о нем будут помнить только люди, знающие литературу всерьез, не по школьным или даже институтским учебникам; а еще через годы автор вернется, чтобы снова пройти через свою нелегкую, хотя нами сейчас и благословляемую жизньЕ Все меньше становилось в жизни того, что было привычно, возникали какие-то старые вещи, к которым приходилось приноравливаться заново, и было это неприятно.
  Но эти книги хоть оставались в памяти, иногда - общим воспоминанием, иногда - отдельными, как врубленными в память, фразами, строчками, строфами, абзацами, целыми страницами. Ну а как же было с теми, которых во время жизней Зернова - и прошлой, и нынешней, второй - просто не было? Все-таки человеком он был литературе не чуждым, и когда (не раз уже и не два) приходилось ему слышать названия и имена, о которых он раньше то ли слышал нечто иное совсем (вроде Набокова или Гроссмана), то ли вообще не слышал (какие-то никому в его время неведомые возникли в литературе Зиновьевы, Хазановы, Ерофеевы, черт знает кто еще, всех и не запомнить было), и очень Зернову становилось не по себе, крайне обидно делалось при мысли, что так он никогда книг этих не увидит и в руках не подержит даже, не говоря уже о том, чтобы прочесть, оценить, подуматьЕ Зернов ведь все-таки специалистом был, хотя в прошлой жизни и подлецом оказывался нередко; это вещи вполне совместимые, что бы там кто ни говорил. Так вот, подлецом быть он больше не хотел, но специалистом оставался и ощущал свою неполноценность оттого, что книг, уже исчезнувших, не читал.
  Он размышлял так, и в то же время вслушивался, почти бессознательно, в шаги Наташи за стеной. Черт знает что происходило с ним сейчас: стоило услышать ее шаги - и бежать хотелось, скрыться где-нибудь, под землю провалиться, невидимкой сделаться - только чтобы она его не увидела и сам он чтобы не встретил взгляда ее глаз - ничего не оставалось в этом ее взгляде, кроме презрения и боли. Ведь знала она, что не виноват он, что вторая жизнь проклятая заставляла его - да и она сама ведь тоже не могла отвернуться, соскочить на пол, убежать - оба они оказались рабами времени; но мужчина тут всегда будет виноватее, потому что всегда женщина будет это переживать глубже, тут никакие повороты времени ничего поделать не могли. Ну почему не могло быть иначе? - вопрошал он. - Почему не могло нормально быть, как у других людей: вернулись - и живут себе, и радуютсяЕ Может, они любовь на стороне не заводили? Или просто - характеры у них такие - легкие, все приемлющие как должное, что бы ни приключилось? Может, для них главное - то, что деньги понемногу дорожают, в магазинах импорта становится больше, да и продуктов отечественных - тоже, а больше им ничего и не нужно?.. Да кто ты таков, чтобы судить о других, - прерывал он сам себя; ты вот себя осуди как следует. Осудил уже? Ну, тогда ищи! Не сваливай ни на кого - ищи и найди сам!
  Но тут не до мыслей и поисков, когда дома вот такоеЕ На эти дни и в первой жизни приходилась одна из все более частых размолвок, так что - слава тебе, Господи - они старались, даже находясь дома, видеться пореже; и все-таки совсем обойтись без этого нельзя было. Однако вот вчера вечером, перед сном, Зернов совершенно точно определил, что у него возникает наконец возможность поговорить с Наташей детально, провести большой разговор, как определил он это про себя. Надо было объяснить ей - так, чтобы поняла, - что ему все это вовсе не доставляет радости, что давно уже все он понял и старается сделать все, чтобы и она получила свободу, и он сам, и Сергеев, и кто угодно - чтобы делали что хотят, чего душа велит, иными словами - чтобы снова нормальная жизнь пришла, с ее риском, отсутствием гарантий чего бы то ни было - но и с возможностью самому решать, рисковать, терпеть поражения, одерживать победыЕ Она ведь этого и не знает даже: не получалось в эти дни разговоров, хотя и обитали в одной квартире. А сегодня это вроде бы должно получиться, вот сейчас, сейчасЕ еще мгновениеЕ
  - Ната! - позвал он негромко. - Ната! - Он знал, что в той тишине, какая стояла сейчас в квартире, она услышит; но он и куда больше знал: что, услышав - придет.
  Наташа подошла - принужденно-сдержанная, как и во все последние дни, глядящая - и не видящая его, но что-то иное, свое - из той жизни, быть может, что уже после него была. Остановилась не близко - так, чтобы рукой не достать: избегала прикосновений.
  - Неужели мы так и будемЕ все время? Неужели ничего нельзя исправить?
  - Это я должна бы тебя спросить, - сказала она так же отстраненно. - Но ведь заранее известно, что ты ответишь. Что ни в чем не виноватЕ
  Он ощутил легкое раздражение, - почему-то сразу возникало подобное, когда он пытался всерьез поговорить с нею, - но на сей раз постарался подавить его.
  - Я и вправду не очень-то виноват - в одном, во всяком случаеЕ
  - Да понимаю я, понимаю! - с неожиданной пылкостью сказала она. - Но кто бы там ни заставлял, но для меня-то ведь начало в тебе, ты начинаешь, а не яЕ Да, пусть нелогично, пусть даже неверно, но ты ведь, Митя, никогда женщин не понимал, ни меня, ни других твоихЕ Для меня ты виноват. И тут исправить ничего нельзя. Над своим телом мы не вольны: мешает время. Но и над чувствами тоже: они ничему подчиняться не хотят. Люблю Колю! - это было даже вызывающе сказано, словно о своей заслуге говорила. - И всегда буду, и когда придет наконец счастливый день, когда мы с тобой даже знакомы больше не будем, - и тогда буду его любить, хотя никогда больше уже с ним не встречусь; пока сознание теплится - буду! Что же я - да и он тоже - что же мы, по-твоему, можем сейчас к тебе испытывать?
  - Да я ведь не любви прошу, - сказал он, дождавшись, пока наступит его очередь. - Все понимаю, что ты сказала, знаю давно и не спорю - глупо с чувствами споритьЕ
  - Неужели? Меняешься прямо на глазахЕ
  - Ты даже не знаешь, как меняюсь.
  - Не любви, значит; тогда чего же?
  - Помощи! Помощь мне нужна.
  - Ну и как же это я могла бы тебе помочь?
  - Прежде всего - понятьЕ Я не хочу этой второй жизни. Ни для себя, ни для других. Для себя - потому, что она не дает мне стать лучше, чем я был, заставляет повторять то, чего я уже не хочу и не должен повторять. А я хочу не таким быть, а другим!
  - Я знаю: ты пытаешься. И Николай говорит, что сейчас почему-то все зависит от тебя. Потом уже от других будет, но сейчас - от тебя. Знаешь, я очень удивилась: можно ли от тебя ждать чего-нибудь такого? От человека слабого, непорядочного, всю жизнь только о себе и думавшегоЕ
  - Прошлую жизнь, Ната! Прошлую!
  - Ну, не знаюЕ
  - Погоди, позволь договорить. Понимаешь, насилие - это не только наша с тобой жизнь сейчас, все второе время, вторая жизнь это насилие над человечеством, потому что его заставляют делать, каждого человека, то, что ему сейчас скорее всего уже совершенно чуждо. Но насилие всегда нужно чем-то питать, предоставленное себе самому, оно не может существовать долго именно потому, что оно противно природе. Зло не может находиться в состоянии устойчивого равновесия, оно всегда колеблется. А раз так, то достаточно, может быть, небольшого усилия - и процесс возвратного движения, наша вторая жизнь прервется. И мы снова повернемЕ
  - Куда, Митя? Опять к первой жизни? Но ведь меня и первая, такая, какой она была, не устраивает; я ни этой, ни той не хочу, я, если уж жить, то заново хочу. А сам ты? Много ли тебе принесет первая жизнь, если ты к ней вернешься?
  Она чувствовала, видно, что жестоко было напоминать о его прошлой судьбе; но сдержаться не смогла.
  - Наташа! Да почему, собственно, оказавшись в нормальном течении времени, мы должны будем обязательно повторять свою прошлую жизнь? Кто сказал? Ведь та жизнь, поступательная, снова даст людям возможность выбирать, решать, пробовать, идти другими путями! И именно для того, чтобы не повторять тех ошибок, глупостей или преступлений, которые были в той нашей жизни, именно для этого и надо стараться вернуть все к нормальному ходу. Именно это, я уверен, имели в виду те, кто в свое время положил начало Сообществу, без которого никакого поворота совершить и нельзя будет. Они знали, что со временем неизбежно произойдет новый поворот. И мы будем возвращаться в том же направлении, в котором шла наша первая жизнь, но не по ее следам, а торить новую дорогуЕ
  - А будет ли она лучше?
  - Это уже от нас зависит. Если ты - сегодня, завтра - сможешь вернуться к Сергееву, это лучше будет?
  - МитяЕ - сказала она. - Ох, МитяЕ Как бы я была счастлива! Но толькоЕ Ты знаешь, а ведь страшно! Ведь настанет не просто неопределенность даже, но - хуже! Полное незнание, полное не знаю чтоЕ Ты представляешь? Одни события не произойдут, вместо них совершатся какие-то совсем другие, не только отдельные люди, но ведь и страны целые, народы, пойдут, может быть, по совсем другим путямЕ Куда же придет мир?
  - Ната! - отреагировал Зернов весело. - Да ты ли это? Что тебя испугало? Но ведь такой и была жизнь - та жизнь. Только куда-то не туда она привела в конечном итоге. Разве тогда мы знали, кто родится и кто нет, что произойдет и чего не будет? Классики - и те путали и ошибались, жестоко иногда ошибалисьЕ вот нам и материал для уроков!
  - Знаешь, - сказала она, - наверное, ты правЕ А может, и нет - но мне сейчас этого уже не понять, мне сейчас думать трудно, у меня одно в голове: я и Коля - завтра уже, завтраЕ Да будь что будет, честно говоряЕ
  - Тогда я возвращаюсь к началу: ты согласна мне помочь?
  - Как же я смогу?
  - У меня завтра собрание; помнишь? Взгляд ее снова сделался отчужденным.
  - Помню, - проговорила она медленно. - Это не из того, что забывается. За двадцать лет я успела наслушаться - и о собрании, и о тебеЕ
  - Знаю, знаю. Но теперь уже не в этом дело. Я знаю, какие завтра будут в зале чувства, когда я вылезу на трибуну - выступать. Такой взрыв эмоций будетЕ И это как раз то, что мне нужно, понимаешь?
  - Думаешь, тебя так сильно любить будут?
  - Ну что ты! Ненавидеть! Взглядами убивать. И будет мне, конечно, худо. Но только на таком эмоциональном уровне я и смогу что-то сделатьЕ
  - Ну а я чем могу помочь? Все еще не понимаю.
  - Сегодня, когда мы ляжемЕ
  - Дмитрий!
  - Ты попробуй, все сделай, чтобы не ненавидеть меня, но и не уснуть в отчаянии, а поговорить. Мне кое-какой информации не хватает, чтобы завтра ее пустить в ход, чтобы начать все дело; и кроме тебя, мне получить ее не у кого. Мы с тобой снова проговорим ночь - пусть тела спят спокойноЕ Если ты это сможешь, завтра - ненавидь меня всей душой, это только поможет. Но в эту ночь ты мне нужна.
  - ПопробуюЕ - нерешительно сказала Наташа.

***

  - Понимаешь, - заговорил Зернов, едва они легли и свет над ночным столиком погас, - ты понимаешь, конечно, что завтра я совсем не то буду говорить, что в прошлой жизни, да и никто об этом говорить не станет. Другое надо сказать, раз уж так получилось, что именно я должен это сделать. По сути дела - призвать ко всеобщему участию в повороте времени; но я ведь понимаю, что сам я - не тот человек, которому поверят уже потому, что он это говорит; не народный трибун и не эталон честности и не светоч разумаЕ Собою я их увлечь не могу; и вот мне надо понять: чем же? Ведь как ни суди, наша вторая жизнь многих устраивает, как и меня сначала в общем устраивала, на первых порах. А на собрании большинство будет таких - спокойных, и если надо мне их к чему-то призвать, куда-то увлечь, то чем же? В той первой жизни, которая прошла уже после меня, - что было в ней такого, к чему люди снова захотели бы стремиться, и чего во второй, теперешней нашей жизни больше не будет, не может быть? Ты еще двадцать лет прожила после меня, до конца двадцатого века, по сути; ты должна знать. А сейчас мне, кроме тебя, и спросить не у кого, и не будет больше такой возможности. И знаю я пока что какие-то обрывки, и сам не пойму, сколько в них чего: сколько выдумки, сколько слухов, а сколько - того, что действительно состоялось и к чему стоило бы возвращаться? Расскажи!
  - Подожди, Митя, - попросила Наташа. - Объясни: а какое значение это имеет? Ведь новая, повернутая жизнь - ты сам говорил - должна вовсе не такой быть, как прошлая, а какой-то другой, действительно - новой, а не повторением пройденного. Зачем же знать то, что было, зачем призывать к пройденному?
  - Да потому хотя бы, что первые ходы, начальные действия после того, как поворот удастся, должны быть понятны уже сейчас, ясны, иначе люди не захотятЕ А менять русло надо будет уже потом, оказавшись в нормальном течении времени, - но сначала надо в нем оказаться. Ты рассказывай, говори все, что вспомнишь, это нужно, нужноЕ
  - Хорошо, Митя, попробую, - не сразу согласилась она, и при этом, могло показаться, даже огорчилась немного или же растерялась. - Хотя не знаю, что я смогуЕ Ты немного не дожил тогда до перемен.
  - Большие перемены были? - спросил он, потому что Ната запнулась, умолкла. Спросил - и сам удивился какой-то опаске, что ли, прозвучавшей в его голосе помимо воли и вместе с желанием узнать новое.
  - Неожиданные - для большинства, хотя были люди, которые и за десять лет их предсказывали, понимая, что такая жизнь не то что к добру не приведет, но вообще никуда не приведет, кроме полного хаоса. Но и после перемен без хаоса не обошлосьЕ
  - И что же - жить легче стало?
  - Труднее, легче - тут одним словом не выразить. И то, и другое. По-житейски - труднее: деньги обесценивались, магазины опустели, возникла карточная система - сначала как бы со стыдом, потом откровенно. Но зарабатывать эти обесцененные деньги, и помногу, для некоторых стало легче - и не для нескольких человек, а для тысяч. Появились богатыеЕ
  - Всегда былиЕ
  - Раньше - не так, не всякое богатство можно было демонстрировать, а вот тогда многое обнажилось. Но это не главное. Главное в том, что никто не знал, какому богу теперь молиться. Множество их возникло, богов.
  - От единобожия - к язычеству? - попытался усмехнуться Зернов. Интересно было слушать, но и страшно отчего-то.
  - Да, можно и так сказатьЕ Все, что казалось вечным, незыблемым - рушилось, расползалось, растворялось. Самые основы.
  - Что же, - сказал он приглушенно и даже рот прикрыл ладонью. - От учения отказались, что ли?
  - Да было ли учение? Формулировки железные были, но насколько они учению соответствовали? И насколько учение - истине? Можно стало говорить - и оказалось, что множество думает иначе, и стала расползаться даже партия, зато возникло - или воскресло - множество другихЕ
  - Это у нас-то?
  - Вот именноЕ Весь наш лагерь соцстран перевернуло с головы на ноги, республики заговорили о самостоятельности, об отделении, кровь пролилась, много кровиЕ Оглянулись на свою историю - и оказалось, что не такой она была, как представлялось: стройной, логичной, никаких противоречий, четкая последовательность, и запоминалась легко, и аргументировать было просто; оказалось вдруг, что совсем другой она была, замешанной на крови, на преступлениях, на ничем не подкрепленных фантазиях. От истории перешли к действительности - и она тоже вышла такая же, когда начинали и продолжали, исходя только из желаний сделать как лучше, - ни теории, ни эксперимента, ничего не было, и жизнь стала шараханьем из стороны в сторонуЕ
  - Что же - неужели страна распалась?
  - Я ведь сказала тебе: в республиках начались кровопролития, национализм, многие потребовали отделения - и оно, может быть, и справедливо было, но не вовремя, политической-то культуры, серьезного мышления в этих республиках не было, да и откуда им было взяться? И вот они принялись раскачивать лодку, в которой все мы плыли, - вместо того чтобы сперва дать доплыть до берега, и уже там, на твердой земле, поднимать свои вопросы, решать проблемыЕ
  - Столько лет прожили с тобой, Ната - и не знал, что ты политикой увлекаешьсяЕ
  - А это не политика была, не занятие для профессионалов - это наша жизнь была! А что разбираюсь - это Коле спасибо, он весь в этом жил, он и меня образовывалЕ Ну вотЕ Интересно было, и надежд было много, и страшновато бывало, потому что когда все кипит, ходуном ходит, очень легко можно было сорваться либо в одну крайность, либо в другую - опять привести все к нынешнему знаменателю, либо не удержать - и сорваться в хаос, с кровью, с погромамиЕ Главное, что последовательности не было, ни в политике, ни в хозяйстве, и старым путем идти не хотели, и взять за образец тех, у кого хозяйство более или менее в порядке было - западные страны - не решались. А не было, Коля считает, потому, что ведь и у самих нас никакого плана действий не было, то есть теоретически, наверное, что-то предполагалось и обосновывалось, но ведь у нас теоретически всегда все было обосновано, только вот на практике мало что получалось, и приходилось опять - на ходу, ощупью, при сопротивлении со всех сторон, потому что всегда одним - слишком много, другим - чересчур малоЕ Всю жизнь твердили о планировании, а когда план оказался позарез нужен - его и не оказалосьЕ
  - Слушай, Ната, ты рассказываешь - а мне просто страшно делаетсяЕ И к этому призывать?!
  - К этому, Митя, - потому что другого не было и потому что только в таком положении и можно на какую-то новую линию развития повернутьЕ И, конечно, не через двадцать лет, как нам, ты сам помнишь, когда-то обещали в той жизни, не через двадцать на новый рубеж выйти, тут счет пойдет на поколения, - но все же встать на путь, на котором хоть те поколения чего-то достигнут - потому что много работать надо для этого, очень много - а работать все мы давно разучились, как и жить хорошо разучилисьЕ Да всего, Митя, не расскажешь, столько лет ведь прошло, когда чуть не каждый день - новые события. Сложно было, и не всегда понятно, и страшно иногда, я уже говорила, но только другого пути не было, и сейчас если призывать - то к этому самому, а уже оказавшись там, снова время повернув, - искать настоящую дорогу; а еще лучше было бы, конечно, ее заранее обдумать, вот сейчас, пока у нас еще время есть, чтобы потом не тыкаться слепым котенкомЕ
  - Слушай, а правда - что издавать стали всех?..
  - Ну, не знаю, что значит - всех, но многое из того, что под запретом было. И эмигранты в гости приезжали, и их издавали и любилиЕ Вот ты, издатель, - разве не хотел бы много хороших книг издать - вместе того, что на деле издавал?
  - Да ну, о чем говоритьЕ Хорошее от плохого я всегда мог отличить, только помалкивал; и если, скажем, какой-то наш литературный генерал приходил, живой классик, герой и лауреат, которому деньги сейчас понадобились, конечно же, шел он у меня вне плана, за счет резерваЕ
  - Вот и тогда многое издавали помимо плана - но уже не генералов, Митя, над ними смеяться стали, как им ни обидно было, открыто смеялись, а издавали - писателейЕ
  - Ну а дальше, дальше, Ната? Чем все продолжалось? Чем кончилось?
  - Ну, чем кончилось, я, понятно, не знаю - я ведь тоже не век жилаЕ
  - Но слышала что-нибудь наверняка - уже в этой, второй жизни?
  - Знаешь, меня долго это не очень-то интересовало: что толку думать о прошлом, когда ты никак не можешь повлиять на настоящее, а значит - и будущее от тебя ни в чем не зависит? Тут поневоле станешь и прошлым пренебрегатьЕ Но Коля был рядом, а он как-то быстро включился в Сообщество - кое-что, конечно, и до меня доходилоЕ
  - Ну, ну?
  - Да было всякоеЕ Какое-то время бросались еще и туда, и сюда, всех богов развенчали, кого-то свергали, кого-то возводили, одно время якобы чуть ли не военная диктатура была, хотя и несколько завуалированная - чтобы Союз удержатьЕ В общем, много было сумятицы. Но понемногу разум стал побеждать; то есть не разум тоже, а необходимость: есть-то людям что-то нужно было, и носить, и вообще - жить, а ведь люди уже хорошо знали, что в другом-то мире люди живутЕ Многое, я слышала, было - и с историей, и с географиейЕ Но потом вроде бы пришли к одному выводу, который еще раньше был высказан, но не сразу его признали: что все время пытались строить новое - нового человека, новое общество, новое государство, - а строить-то его нельзя, в принципе нельзя. Потому что строить только неживое можно, оно не сопротивляется, дом и по скверному проекту можно построить - и он стоять будет, хотя жить в нем окажется наверняка не очень-то удобно. А общество - живой организм, а живое строить невозможно, гут в самом корне ошибка; его только растить можно, выращивать; конечно, можно ему предоставить расти без присмотра, а можно - ухаживать, удобрять, прививать, иногда подстригать даже, если хочешь кроне определенную форму придать, или если ветка загнила - ее отрезать; но главное - растить, только растить, дерево не построишь, сколько ни старайся. А если дерево срубить, обтесать его и сделать столб, а потом столб этот врыть в землю, то сколько его ни удобряй, ни поливай - он только гнить будет, а плодов от него ждать не приходится, он и листика зеленого не даст, разве что ты зеленой краской его покрасишь для приятной видимостиЕ Вот что в конце концов поняли и стало общество расти единственно возможным путем - естественным - хотя и тогда еще были попытки его, ухватив за вершину, тянуть вверх - чтобы побыстрее выросло; но вовремя опомнились: так можно деревце с корнями вырвать, а усилить рост так не усилишь. Нельзя против природы - ни в сельском хозяйстве, ни в социальномЕ Вот так, Митя, я знаю - в общем, а уж деталей рассказать не могу. Вот

 если повернете время - увидишь самЕ Хочется увидеть? Зернов не сразу ответил:

  - Страшновато и непривычно. И все жеЕ
  - Конечно, страшно тебе: ты ведь тоже - выстроенный, а не естественно выросший. Тебя по палочке, по железке собирали, а внушали, что ты живой, что сам растешь и так только и можноЕ А ты оживи! Дереву ведь тоже жить страшно - его срубить, спилить могут, буря может сломать или с корнем вырватьЕ
  - Дерево, даЕ - пробормотал Зернов. Он вспомнил, как на его глазах сломанное и давно уже исчезнувшее в первой жизни дерево поднималось, срасталось, высоко поднимало острую свою макушку. - Да, страшно. Но ожить - ох как заманчивоЕ
  - Ну а теперь спи, - сказала Наташа. - Больше я тебе ничем помочь не могу. Даже и от завтрашнего собрания оградить тебя мне не по силам - и никому другому тоже. Ты только помни: ожить надо; это больно бывает, трудно, почти невыносимо, с испугами, с сомнениями - но ожить надо. И тебе, и всем. Повернуть. Чтобы жить по своей воле и под свою ответственность.
  - Да, - сказал Зернов, размышляя. - Это так.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»