«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 69%

***

  Нет, такая вторая жизнь, какой нарисовал ее Константин, милый сынок, вот уж воистину порадовавший папочку в день рождения, - такая вторая жизнь Зернова никак не устраивала. Напротив: стоило представить себе, как все это будет - день за днем, год за годом, - то становилось впору в петлю лезть. Зернов знал, однако, что этого ему не дано. Хочешь лезть в петлю - пожалуйста, только сначала пусть время обернется еще раз, и рухнет предопределенность и неизбежность, а появится снова свобода выбора и поступка.
  С другой же стороны - пытаться совершить что-то сейчас было, может быть, и преждевременным. Потому что если - ну, предположим, - если вдруг сегодня жизнь снова повернет, то ведь в его, Зернова, жизнеописании - не в том тексте, что писался и переписывался для инстанций, но в том, каким оно виделось сейчас, где, как в неотредактированной стенограмме, всякая оговорка, или ошибка, или ложь оставались на своих местах, не сглаженные неторопливым пером правщика, - в жизнеописании этом так и останется многое, чего Зернову теперь уже более не хотелось. А значит, как бы ни начал он жить заново, повернув от нынешнего дня, - все то, что успело уже произойти до этого дня в прежней жизни, так и останется. И, по той самой логике, какую Зернов так любил, сейчас было рано, преждевременно - нужно было еще отступить во второй жизни подальше, - да, как ни будет это неприятно, но пройти снова через все те поступки - чтобы потом, когда удастся повернуть, обойтись уже совсем без них, чтобы в новом движении времени их вовсе не оставалось, чтобы жизнь и в полном смысле слова сделалась новой.
  Во всяком случае, тут было над чем подуматьЕ Как ни странно, сама мысль о том, что теперь он все-таки вынужден будет вступить в какой-то конфликт со второй жизнью, Зернова больше не удивляла и не пугала. Потому что, придя на работу, он встречался с людьми и думал: они знаютЕ И порой на улице встречал знакомых и думал: знаютЕ И дома, время от времени встречая гостей: и они знаютЕ И с Наташей ежедневно: и она знает, все знает, и могла бы - ушла, а могла бы - и убила, может быть, но ничего не может - и все знает, все знаетЕ
  Но, заново - и теперь уже без стремления заранее себя оправдать и обелить, но строго, как бы сторонним взглядом - исследовав свою прошлую жизнь, - а значит, и предстоящую теперь вторую, - до самых истоков, до безмятежного детства, - Зернов так и не нашел там того рубежа, на котором можно было бы остановиться, сказать: вот тут я был человеком без страха и упрека, вот таким, каким я был в тот миг, час, день, год, - вот таким мне не стыдно было бы открытым, ничем не защищенным показаться, выйти на суд людской. Не оказалось в жизни такого мгновения. Нет, безусловно, было в ней и хорошее, но оно всегда тесно переплеталось с таким, за что Зернов себя похвалить не мог. Если и выступал он когда-то против того, что можно было назвать пусть и небольшим, но злом, то не потому, что так болел душою за добро (не было для него тогда таких категорий, другие были: нужно - не нужно, полезно - вредно, выгодно - невыгодно), но потому, что чувствовал за собой поддержку чего-то доброго, более сильного в тот миг, чем зло, - потому что кому-то, кто был выше и могущественнее, тоже в то мгновение добро оказалось почему-то выгоднее. Но ведь не раз и не два и против добра выступал он - когда зло было сильнее, а оно почему-то чаще получалось именно так. Правда, в прошлой жизни глубоко в сознании Зернова сидело привычное: я сам себе хозяин, если я что-то сделал - то потому, что сам захотел, а если и не захотел, то признал нужным, полезным, целесообразным - сам признал! Может быть, и подлость сделал; но - сам! Для уважающего себя человека быть чьим-то инструментом постыдно, уж лучше считать себя - ну, не подлецом, конечно, к чему громкие слова, но, допустим, человеком, чьи представления о морали не всегда совпадают с прописными, то есть относятся к высшей морали, которая сложнее, но и вернее, чем простая, как диалектическая логика сложнее, но выше и вернее, чем "барбара, целарент, дарии". Таким Зернов себя и воспринимал - тогда. Но вот теперь, мысленно продвигаясь от одного эпизода прошлой жизни к другому, подобному же, он убедился: нет, все -таки редко совершал он подлости совершенно самостоятельно (как, скажем, с обменом квартиры, когда менявшийся с ним требовал доплаты, Зернов же, принеся с собой миниатюрный магнитофончик, весь разговор незаметно записал, и потом противнику его осталось или пойти на все условия, или же впутаться в неприятное дело), редко; чаще же был он просто инструментом - или в руках какого-то одного человека или группы, олицетворявшей "мнение", или под влиянием общепринятого в свое время настроения, говорившего, что надо делать то, что тебе выгодно, не задумываясь о высоких материях, потому что все равно помрем, а дальше - пустота. Это Зернова как-то возвышало даже в собственных глазах, делало причастным к высшему пониманию событий, далеко не всем доступному, без малого сверхчеловеком делало его. И можно было (убедился теперь Зернов) возвращаться к самым истокам и ничего такого, что требовалось ему сейчас, - никакого другого себя там не обнаружить.
  - Так-то так, - не отпускала Зернова тема. - Готов даже предположить, что кому-то там один раскаявшийся грешник - предположим, это я - милее десяти коренных, природных праведников. Ладно, пусть. Но тут другое важно: ведь даже все то, что мне Костя сообщил, как привет от незнакомого внука Петьки, - даже все это мне никакого успеха не гарантирует. Это ведь не ключ: вставил, повернул - и дверь нараспашку. Тут дело куда сложнее; тут, оказывается, все в конечном итоге зависит от людей - не от меня, Сергеева, Наташки, Константина, а от громадных масс, которые должны нечто понять, поверить, сделать усилие, вывернуть наизнанку самих себя - вот как это я с собой делаю - и захотеть, всеми печенками захотеть, каждой своей клеткой, - и тогда время может не выдержатьЕ Тут явно цепная реакция налицо, но медленная, вовсе не такая, как в атомной бомбе: жди, пока все сказанное расползется по каналам Сообщества, а от членов его - к другим людям, через множество контактов, - и только тогда сработает странный этот механизм. А я тут - в лучшем случае запал. Спичка, которая зажжет шнур, чтобы побежал огонекЕ А если спичка сырая? Обдерет головку, пошипит в лучшем случае - и так и не вспыхнет? У меня ведь, я теперь понимаю, только один шанс есть это сделать, одно определенное место, один конкретный часЕ Ничего себе процесс: Зернов против ВремениЕ Сенсация! Ну ладно, захотел я уже, захотел, понял, что действительно иначе - нельзя. Да и вообщеЕ Вот я нынче перед работой костюм отнес в магазин - тот, что ко дню рождения был куплен. Жалко, конечно, костюма, но это ерунда. Но ведь захотеть и смочь - вещи сугубо различныеЕ Если уж совсем откровенно говорить - не та я фигура для таких акций. Тут человек нужен в ранге пророка, мне же до этого дальше, чем до ЛуныЕ Тут я сам должен поверить, что мне это по силам, что - могуЕ
  Однако, - рассуждал он далее, вдруг сам на себя обидевшись за столь невысокую самооценку, - однако же, разрешите вопрос. Можно? Итак: в этой нашей второй жизни я - человек все же или нет? Или просто комбинация материальных частиц с заданной программой? Нет: простая комбинация не стала бы мыслить, была бы лишена духа, того самого, кто только и сохраняет независимость в наши дни, кто не включен во время, но, наоборот, заключает его в себе. Но если я человек, то мне обязательно должно быть присуще свойство нарушать программу. Само явление, сам феномен человека есть постоянное и непрерывное нарушение программы. Сама жизнь есть во многом нарушение программы. Иначе она была бы повсеместной, и проблема множественности или исключительности обитаемых миров не волновала бы умы.
  Но из этого вытекает, что нарушить в принципе можно всякую программу. Даже эту.
  Конечно, будь вторая жизнь просто очередной стадией естественного развития природы, с ней никаким желанием не справиться бы. Но будь она естественным явлением, она, вторая жизнь, была бы последовательной. На деле же она, если взять ее целиком, непоследовательна, и это очень хорошо.
  Непоследовательность же заключается в том, что жизнь возвращается по своим следам, а дух человеческий продолжает идти своей прежней дорогой. Возник разрыв, который с каждым днем все более увеличивается. Вторая жизнь, если предоставить ее самой себе, пройдет в своем развитии неизбежно и через, допустим, средневековье, и через пору рабовладельчества, и через каменный век - но сознание-то не может вернуться к этому, дух давно оставил это позади и не смирится! Он неизбежно, пусть и непроизвольно, будет сопротивляться, так что момент, когда сопротивление духа преодолеет инерцию времени, настанет непременно, раньше или позже - и второй жизни придет конец. Да, время победимо, и, значит, надо засучить рукава и приготовиться к большой дракеЕ

***

  Ему казалось уже, что он решился окончательно; не тут-то было, однако. Очередное сомнение возникло у него тогда, когда Зернов этого вовсе не ожидал: во время очередного неизбежного разговора с автором, Коротковым. Началось с того, что он Короткову сказал:
  - Что же вы тогда меня не предупредили, что я без малого пророком оказался? Ну, когда уверял, что все книги ваши вышли и вы прославилисьЕ
  - А к чему? - сказал Коротков. - Да и потом - я об этом, конечно, и до вас знал, однако самому мне увидеть это не дано было: я-то прежде преставилсяЕ
  - Охота вам была, - не выдержал Зернов, - самому голову в петлю совать! Вот сдержались бы вы тогдаЕ
  - А я и не совал никогда, - ответил автор спокойно. - Это уже легенда, на самом деле мне такое и в голову не приходило. Тут куда проще было; слишком уж невоздержанно жил - вот в очередном запое сердечко и не выдержало. Остановилось - а поблизости никого не было, запойные ведь - одиночки, компания им мешаетЕ
  - Вот оно какЕ - произнес Зернов несколько даже растерянно. - Ну что же, как говорится - кто старое помянетЕ Ладно. Однако вот теперь повернем время снова - так вы тогда уж смотрите, себе такого не позволяйтеЕ
  - Слышал, слышал, - сказал в ответ автор. - Только я вот и хотел вам сказать: да стоит ли его сейчас поворачивать? Созрел ли людской дух для этого? Вот ведь раньше тоже пробовали - ан дух не созрел, ничего и не вышло.
  - Наверное, жили куда лучше нашего, вот и не было причины.
  - Но если так рассуждать, то давайте обождем еще лет сорок, пятьдесят, шестьдесятЕ а то и все пятьсот, может быть?
  - Но ведь людей жалко! - воскликнул Зернов неожиданно для самого себя и с удивлением ощутил: не соврал ведь, и правда - людей жалко, ведь то, что ему самому предстояло, в той или иной степени и каждому живущему грозило.
  - Вот и мне жалко. Оттого я и думаю: люди сейчас вполне прекрасно живут: каждый, вернувшись, молодеет, наливается силами. Воздух становится чище, в воде снова вскорости рыба заплавает, леса густеют, машин становится меньше - чем не благодать? Мы все о себе думаем, но если шире подумать, обо всем мире, то ведь он, мир, был болен - нами болел, а теперь потихонечку будет от нас выздоравливать. Вот выздоровеет совсем - тогда бы и поворачивать, а?
  - Честное слово, от кого-кого, но от вас не ожидал. Вы о себе-то подумали?
  - Ну, кто же о себе не думает. Думал, понятно. Но ведь меня профессия приучила не только со своей меркой подходить ко всякому делу, но и с всемирной и полагать, что сперва - мир, а потом уже я, потому что мир и без нас может, а вот я, мы без него - ничто, просто нет нас.
  - Ладно, можно, конечно, и так рассуждать. Но вот вопрос: Время ведь огромно, а к тем временам, о которых вы говорите, много ли на Земле людей останется? А тут, может быть, масса важна - не физическая, конечно, не живой вес, но масса духа! А она все же от количества людей зависит больше, чем, скажем, от уровня их знаний: потому что зажечь дух можно и у человека, особыми познаниями не отличающегося, верно?
  - Но ведь тогда, в то время, когда прежние попытки предпринимались, у них было больше шансов на удачу: людей-то должно было быть большеЕ Хотя - погодите, погодитеЕ Нет, это вовсе не сказано, могло быть как раз и меньше: ведь когда-нибудь же начнут количество людей на планете разумно ограничивать, чтобы природу невзначай вовсе не затоптали - не со зла, а просто своим количествомЕ Да, могло быть меньше. Не знаю, может, вы и правы. Только, если сейчас, в обозримом времени, это предпринимать в расчете на удачу, - очень уж трудно придется нам с вами, всем, при ком этот поворот произойдет: слишком многое ведь ломать придется, чтобы не покатиться по старым рельсамЕ
  - Так ведь ради этого все и делается, - сказал Зернов искренне.
  - Ну, это пожелания; а на практике это в миллион раз труднее будет, чем кажется. Потому что - знаете, я что решил, когда размышлял, как и все мы: что же заставило сделать тогда поворот? Решил, что никаких особых экзотических причин не было, а было обычное человеческое свинство, когда природу окончательно добили, додушили и, уже последний кислород втягивая, успели-таки сбежать - в прошлое, больше некуда было. Но, если вернемся мы в нормальное течение времени на нынешнем нашем уровне цивилизации, - ох какая драка предстоит - с самими собой прежде всего. Драка, отказ от многого, всякие лишения из-за этого отказаЕ А сейчас что: сейчас людям вовсе неплохо. Они лишились возможности совершать поступки по своей воле? Но разве в прошлой жизни они так уж часто решали сами и совершали поступки по своей воле? Зато теперь они пользуются благами жизни. Никакого риска. Никакой ответственности. Ни малейшей необходимости задумываться над жизнью, если нет желания. Все определено. Что поставить на стол? Что надеть? Куда пойти? Что читать? Что смотреть? И так далееЕ Все совершенно ясно: именно то и только то, что ты ел, носил, читал, смотрел в прошлой жизни. Программа нерушима. И вот человек старается извлечь максимум эмоционального удовлетворения из каждого прожитого по программе мгновения: это - единственное, что еще в его власти. И вы хотите лишить его такой жизни, которую он, быть может, воспринимает как награду за прожитую в хлопотах первую. Только хочет ли он, чтобы его лишили? Вы уверены, что хочет?
  - А если не захочет, то ничего и не выйдет. Мы ведь можем только призвать, только указать путьЕ
  - Ну вот и посмотрим: выйдет или нет. Да и вообщеЕ Вы сначала на себе испробуйте. Ну, поставьте эксперимент, что ли. Захотите чего-нибудь очень сильно - того, что есть в программе, - или, наоборот, не захотите. И тогдаЕ
  Но тут, прерывая разговор, в кабинет заглянул Сергеев.
  - Тебе пора, - сказал он. - Директорское начинается: слышишь, соседи уже пошли. Сегодня длинное будет директорскоеЕ
  - Ну вот, - усмехнулся автор. - Очень хорошо ведь, правда: идти на совещание - и ничуть не волноваться, заранее зная все, что там будет и чего не будет!
  Зернов хотел было ответить, но тут вошла Мила, и он подумал: нет, все равно, надо поворачивать, бежать, вперед бежать надоЕ

***

  Да, не так просто все решалось; ведь и у Короткова была своя правда, и не одна даже, а несколько, и самая главная из его правд заключалась вот в чем: кто может взять на себя ответственность решать за людей, не спросив их? Не Зернов, во всяком случае; это он прекрасно понимал.
  Но ведь, если разобраться, это и невозможно было: только дух всех людей, или хотя бы большинства их, объединенный общим желанием, мог добиться результата; сам же Зернов сколько ни пыжился бы, все равно ни малейшего результата не добился бы. Одному человеку, или десятку, или сотне их это не по плечу было, на это рассчитывать не приходилось. Значит, и не было повода считать себя ответственным в глобальном масштабе.
  И тем не менее ответственность была: ответственность той самой спички, которая может загореться - и зажечь, а может и не дать огня - и тогда ничего вообще не зажжется. Не искал Зернов, не просил у судьбы такой роли, ему, по его настроению, сейчас впору было не выходить к людям, а избегать их. Однако, коли уж так получилось, он понимал, что не уклонится: если он свое сделает, но результата не последует, - это уже не его вина будет - просто, значит, опять-таки рано начали, и человечество будет ждать другого, еще более подходящего момента. Если же промолчит, спрячется - тогда виноват будет только он. А Зернов и так чувствовал на себе, после всех разговоров, столько всякой вины, что и на троих хватило бы.
  Ладно, - успокаивал он себя. - Это я понял, с этим согласился. И все же чего-то мне сейчас еще не хватает. Чего? Уверенности в том, что я это смогу. Какой-то знак должен я получить (кто должен этот знак подать, Зернов и не думал, кто-то отвлеченный, неопределимый, однако знак стал для Зернова необходим). Как я могу сам себе что-то доказать? - сомневался он снова. - Наверное, только одним способом: попробовать. Вторая жизнь с начала до конца определила мою судьбу, мою карму, если угодно; вот и надо сделать попытку изменить эту мою линию бытия. Открыто выказать неповиновение второй жизни.
  Как раз пришло время ехать на очередное свидание с Адой. И Зернов решил вдруг, что не поедет. Вот возьмет и не поедет. Соберет все силы, напряжением всего своего духа заставит себя остаться дома. Если дух сильнее материи - вот пусть он и наложит свой запрет. Дело ведь вроде бы достаточно простое: ничего делать не надо, напротив: надо ничего не делать. Остаться дома, и все.
  А дух захочет ли? - усомнился Зернов. - Ведь Ада все-такиЕ Видеться с нею ему всегда хотелось. Тут не только со временем предстояло схватиться, но еще и самого себя побороть.
  Думая об этом, он решил внезапно: да нет, уже и не хочется больше. Ада была его женщиной в мире, для самого себя построенном, и если бы Зернов в этом мире укоренился, тогда и вопросов бы никаких не возникало, ни во что бы он не ввязывался, а жил бы безмятежно, как ему это раньше - недавно еще - представлялось. Однако не дали ему пожить спокойно, в мир его постоянно вторгались, вносили сумятицу, вытаскивали Зернова в общий мир, где была его прошлая жизнь и все то, что на Зернове еще с той жизни висело. А в этом большом мире, он понял, главным даже не то было, что он мог бы без Ады обойтись, но то прежде всего, что Аде был он, Зернов, совершенно не нужен. Если продолжится вторая жизнь - то скоро придет конец их знакомству, и останется Ада наедине сама с собой и с воспоминаниями о сыне, который был - и которого больше уже никогда не будет, и эти воспоминания с их негаснущей болью не дадут ей жить спокойно до самого ее исчезновения, то есть еще двадцать с лишним летЕ Нет, не вправе он был оставить ее с такой судьбой. Но и в случае, если время повернуть удастся и они оба получат свободу действия и выбора, тогда он ей и подавно не нужен - или потому, что вскоре его не станет (если не удастся ему все же изменить свое личное будущее), или жеЕ Да я ведь ее и не люблю, - искал он выход, - и тогда не любил, просто интрижка была, да и онаЕ Я ведь даже спросить не удосужился: а тогда, в первой жизни, сколько и как она после меня прожила; ну, ребенок был, это знаю, а сама жизнь, вся жизнь у нее как сложилась? Ведь появился потом, наверное, кто-то, с кем у нее стало серьезно, и раз помнит она ту свою жизнь, то и того, очень даже возможного человека помнит, и, повернись время снова на старый лад, - она к нему будет стремиться, а я тут при чем? Нет, если нет нашего мирка для двоих, а есть один общий большой мир, то в нем у нас дороги разные, вернее всего. И вот поэтому и хорошо было бы сейчас хоть как-то сломать нашу общую линию здесь, в вынужденной второй жизни: если удастся - то можно будет всерьез рассчитывать и на будущие у спехиЕ
  Ехать на свидание предстояло из дома. Зернов решил, что заблаговременно примет основательную дозу снотворного. Чтобы усыпить дух. А перед тем запрется в квартире и выбросит ключ в окно. Вот тут было самое главное: если ему удастся, нарушая ход прошлой жизни, сделать ничтожное сверхпрограммное движение пальцами - стоя у окна (он любил подходить к окну, улица всегда интересовала его, а сейчас, по хорошей погоде, окно стояло отворенным), лишь чуть разожмет их - чтобы ключ выскользнул, иЕ Ну, не повиснет же ключ тогда в воздухе, тяготение-то существует по-прежнему (кстати, подумал он, если бы от природы произошел поворот времени, то и тяготение, пожалуй, изменило бы свой знак и превратилось бы в антигравитацию - вот был бы переполох! Нет, людских рук дело, точно, только людских!), а раз тяготение существует, то ключ просто обязан будет упасть вниз - и все, и дело сделано. Только бы получилось!.. И ему не пришло в голову, что это лишь инерция старого сознания действует в его уме - инерция, позволявшая думать, что хотя бы мелкими своими поступками он еще может распоряжаться по собственному усмотрению. Но так вообще нередко бывает в жизни: вроде бы логично продумав и просчитав все главное, забываем о чем-то, что кажется само собою разумеющимся, естественным, сомнению не подвергающимся, - и вот оно-то и подводит, оказавшись вовсе не таким, как мы по инерции думаемЕ
  Свидание на этот раз должно было состояться утром, еще до работы, поскольку тогда, в прошлой жизни, произошло оно вечером. Зернов проснулся не как обычно - сразу, а постепенно, но зато очень приятно: как будто медленно вылезал из теплой, душистой ванны. Встал. Голова была необычайно ясной. Он сразу же принял снотворное, потом сел завтракать. Поел. Посидел немного, настраивая себя на полный успех задуманного. И в самом деле: принял же он снотворное, как и хотел, и ничто не помешало ему! Правда, он никак не мог вспомнить: а не принимал ли он таблетки в это же время в прошлой жизни? Но он и не очень старался вспомнить. Пришла пора выбросить ключ. Зернов встал. Вышел в прихожую: ключ был в кармане пальто. Рука сама собой потянулась - снять пальто с вешалки. Нет, - остановил себя Зернов, - этого делать не нужно, ты пальто надевать не станешь, ты только достанешь из кармана ключ. Достать ключ! - приказал он мысленно сам себе. - Достать ключ!.. - Зернов напряг всю свою волю, пытаясь сконцентрировать ее в исчезающе-малом объеме, чтобы она приобрела пробивную способность летящей пули. - Достать!.. - Вдруг сильно закружилась голова. Быстрее, быстрее. Он перестал видеть. Кажется, перехватило дыхание. Кажется, он падал. Кажется, кричал. Впрочем, это все наверняка только мерещилось ему: скованное сознание бунтовало, искало выхода - и не находилоЕ Потом была тьма и безмолвие. Еще позже Зернов очнулся; ключ был в кармане пальто, пальто - на Зернове, Зернов - в автобусе, автобус ехал туда. Зернов покосился на попутчиков; никто не обращал на него особого внимания. Видимо, и в бессознательном состоянии он вел себя - тело вело - как нормальный человек. Вместо сознания действовало Время. Он стал глядеть в окно автобуса. По тротуару шли, выстроившись попарно, дети, совсем еще маленькие: детский сад на прогулке, видимо, - две воспитательницы сопровождали их. Дети шли, как и всегда они ходили, - болтая, играя, задираясь друг с другом. Только глаза, - успел заметить Зернов, - глаза детишек были глубокими, печальными, уже немного как б ы не от мира сего. Острая жалость пронзила его. Автобус остановился у маленького навеса, дети поравнялись с ним, дверцы распахнулись, и на несколько секунд слышно стало, о чем они галдели высокими, звонкими голосишками. "Завод впору закрывать было, - донеслось до Зернова, - компьютеры эти и в каменном веке никто не стал бы покупать, схемы - сплошной брак, и тут я выступил и говорю: к чертям, останемся на улице, хватит, надо выкупать завод у государства, выпускать акции и приниматься самимЕ" - "ЕА он дома показывался раз в неделю, дети забыли, как отец и выглядит, вот я решилась и говорю: не нужен мне гениальный муж, ни степени твои, ни слава, я нормальной жизни хочуЕ" - девочке было года четыре. Господи, - ужаснулся Зернов, - все помнят, все, и живут тою, минувшей уже жизнью, и вот этой девчурки через четыре года не станет, и она наверняка это понимает - нет, страшно это, страшноЕ Люди вышли, другие вошли, автобус поехал, и дети с их взрослыми проблемами остались позади.
  На этот раз Зернов приехал намного раньше, чем мог бы: в той жизни он, проводив Аду, не уехал, как обычно, следующим автобусом, а задержался: захотелось побыть одному на природе, он давно не позволял себе этого. Дул ветер, но в лесу, подальше от опушки, он совсем утихал и лишь глухо шумел в вершинах. Под этот шум хорошо было думать. Нужно было думать. Первая попытка не удалась, но смиряться было рано. Рассудим логически. Один я, получается, ничего не могу. Ну а если двое? Это, кажется, в электротехнике так: одна металлическая пластинка не заряжается, но если две рядом, то между ними накапливается, конденсируется заряд. Двое: между двоими порой возникает такое напряжение духа, какое одному просто не по силам. Я и Ада. А если ей в самом деле так же не хочется больше ездить на эти встречи, как мне самому? Так же не хочется близости - хотя близость обязана наступить, хотим мы того или нет. И вот расхождение между желаемым и осуществимым, когда и то, и другое - весьма конкретны, может, концентрируясь, поднять напряжение духа - до какого-то взрыва, который - как знать - может быть, пускай и совершенно непонятным, но неизбежно простым способом повлияет на время; я пытался продавить его - не получилось, но, может быть, его удастся хотя бы проколоть? Хоть маленький признак возможности, чтобы я сам поверил, до конца поверил - иначе я ведь и людям ничего сказать не смогуЕ
  Времени было еще много. Предначертанный путь вывел Зернова на поляну - ту же самую, естественно, по которой он проходил и в прошлой жизни. Интересно, как это сейчас будет выглядеть? - промелькнуло в голове. В тот раз событие произошло у него на глазах. Если бы Зернов тогда мог предположить, что ему придется наблюдать все еще раз, но в обратном порядке, он обождал бы до конца: интересно было бы видеть происходившее на всех этапах, с подробностями. Но и так он представлял себе, что было дальше: приехала машина, люди с топорами и пилами обрубили сучья и раскряжевали ствол, погрузили и увезли - на дрова, вернее всего. Теперь все было доставлено на место, и нельзя было больше увидеть, как горит костер, как из пламени и золы возникают сучья, как, повинуясь взмахам топоров, возвращаются они на свои места и прирастают к стволуЕ Все это теперь уже успело произойти, и упавшее в тот раз дерево лежало, опираясь на обломившиеся сучья, что оказались внизу, - этим еще предстояло прирасти, - и самая макушка, тоже отделившаяся при падении, лежала чуть в стороне от хлыста. Ветер наверху усиливался. Зернов стоял боком к дереву, затем резко повернул голову и услышал треск: тогда это сломались сучья при падении дерева. Началось; снова прозвучал резкий, скрипучий треск, потом глухой удар, - и, словно этот звук не только послужил сигналом, но и придал телам необходимую энергию, - вершина дерева подпрыгнула, описала пологую траекторию по направлению к стволу, а ствол в это время дрогнул раз и другой, словно разминая затекшие нижние сучья - и вдруг, как бы оттолкнувшись ими от земли, взлетел косо, - а вершина поймала его в самом начале этого движения, сомкнулась со стволом, и дальше они двигались единым целым. Ствол начал свой взлет быстро, сучья распрямлялись, места обломов исчезали бесследно, вот обломанный комель одним своим краем прислонился к торчавшему из земли пню, и вокруг этого места соприкосновения, как вокруг шарнира, дерево стало подниматься, все замедляясь, и уж совсем медленно, как бы осторожно, встало на пень. Зернов нап ряженно следил, как произойдет срастание; с места, где он стоял, пень был виден лучше всего. Раздался новый треск, громкий, и одновременно линия, еще отделявшая ствол от пня, исчезла, а скрип еще немного продолжился и стих. Дерево замахало вершиной, потому что налетел новый, самый сильный порыв ветра. Но он быстро ослабел, и вершина восставшего дерева, поднимавшаяся над остальными, теперь лишь раскачивалась в воздухе. Отныне десятки лет, а может быть, и сотни, дереву предстояло прожить без хлопот на своем пути превращения в семечко, которое потом займет свое место в шишке другого дерева, материнского, а тому еще только предстоит возникнуть вновь из щепы, трухи, перегноя - или из балок, досок, дыма и золы. Предстоит. Если только Зернов не помешаетЕ
  Это и хотел он, собственно, видеть: когда думаешь о каком-то процессе, полезно бывает посмотреть хотя бы на его модель. И он испытал какое-то странное облегчение оттого, что все случилось как бы само собой, но в то же время (трудно было избавиться от ощущения) противоестественно. Нет, рано было опускать руки.
  Не спеша, пошел он дальше. Вышел к ручью. Уступ почвы образовал здесь подобие водопада; Зернов постоял, рассеянно глядя на весело бегущую воду. Она бежала назад, добегала до уступа, вспенивалась, взлетала брызгами и, одолев полуметровую ступень, как ползущая в гору рептилия, так же весело устремлялась дальше - к своему истоку. Круговорот воды не нарушился, просто колесо крутилось в обратную сторону. А он, Зернов, хочет как-то попытаться остановить его, чтобы потом повернуть в противоположном направлении. Зернов, маленький человечек в маленькой своей жизни, гнусный порою, со своими маленькими возможностями, да и потребностями такими же - на что замахнулся он? Чего возжелал? Но, - возразил он тут же, - а способен ли человек пожелать чего-то такого, что совершить не способен? Не помечтать о чем-то, - мечтать можно бесконечно и беспочвенно, - но именно пожелать, а желание ведь и есть сплав из мечты и ощущения собственных возможностей. Правда, то, что ты способен, вовсе еще не означает, что у тебя получится задуманное, оно может и не состояться по множеству причин. И, однако, знать, что это тебе по силам - великое делоЕ Может быть, само возникновение у меня такого желания - убеждал он себя, - и означает, что я на это действительно способен? Не один, пусть не один, пусть для начала нас двое будет - тот самый конденсатор, в котором будет накапливаться чувство, которое и есть энергия духаЕ Не все еще тут понятно: например, откуда это чувство сейчас возьмется; у нас с Адой, я уже понял, любви нетЕ Но, наверное, сама жизнь подскажет - должна подсказатьЕ
  Он думал это уже на автобусной остановке, куда вернулся точно в нужное время, Ада приехала, естественно: куда ей было деваться, как и ему самому? Они неторопливо пошли по лесу к своему местечку. Но на этот раз Зернов не стал создавать их особый мир. Не было этого мира, были реальные люди: Наташа, Сергеев, Ада, он сам, сын Костя с его семьей, были их неустройства и беды, о них-то и надо было думать, а не укрываться за стенами воображения и безразличия.
  Они достигли наконец того самого места - своего убежища, языческого капища любви; так, смеясь, окрестил его Зернов в той - прошлой, легкой жизни, когда человек еще более думал о том, что сделать, а вовсе не о том, как за это сделанное потом ответить. Да, легкой была та жизнь, потому что не знать будущего - просто прекрасно, хотя извечное любопытство и толкает человека постоянно пытаться заглянуть в него, угадать, предчувствовать; но прежде о сегодняшнем надо думать деле, потому что в будущем придется за него отвечать перед людьми - сейчас Зернов это уже понималЕ Пришли. Тут было уже сыровато и не так уютно, как во время первых свиданий: что же удивительного - лето кончилось, весна обещала быть прохладной. Тогда, в прошлой жизни, неуют не остановил их; значит, не остановит и сейчас? Ах, как хорошо было бы, если бы хоть что-нибудь смогло их остановить; похоже, эта мысль охватила одновременно обоих любовников. Ада смотрела на Зернова, улыбаясь, но улыбка казалась мертвой, в ней не было содержания, а глаза выражали то ли жалобу, то ли глубокую обиду, словно бы он обманом завел женщину сюда, перехитрил, хотя на самом деле все было совершенно не так, оба они в той жизни тогда словно опьянелиЕ Потом, словно не понимая, словно против своей воли (да так оно и было по сути дела), Ада стала расстегивать пуговицы плаща, Зернов - тожеЕ
  - Слушай, пойми - я не хочуЕ - проговорила она вместо тех слов любви, желания, готовности, что прозвучали в этот миг в прошлой жизни. - Не хочу, не нужно, никому не нужно, ни тебе, ни мне, никомуЕ
  - Я тоже, - честно ответил он, продолжая раздеваться. - Это ошибка, ошибка той жизни, когда мы в жизни ничего не понимали, нам и незачем было быть вместе, и не только потому, что я потом умерЕ
  - Только о ребенке не говори! - ужас стоял в ее глазах.
  - НетЕ Но ведь была у тебя жизнь потом, было что-тоЕ И если бы можно было вернуться назадЕ
  - Нет! - почти крикнула она - так громко прозвучали эти слова в мозгу Зернова. - Если назад - то пусть он будет, он мой, понимаешь? Но тебя - не хочу, не хочу никогдаЕ
  - И я, и меня не тянет больше к тебе, прости меня, не обижайся - не тянетЕ
  Он обнял ее и привлек к себе. Это ужасно, в ее глазах сейчас были боль, ужас, отвращение, это ужасно, это невозможно - то, что мы сейчас делаемЕ Мысли были сегодняшними, но все остальное - вчерашним, из прошлой жизни, и они легли, обнялись и стали любить друг друга, а в глазах их был ужас, потому что каждый совершал насилие и над другим, и над самим собой, но тела не желали или не могли повиноваться чувствам: ход времени управлял их движением.
  Потом они снова шли к автобусу, шли куда быстрее, чем сюда - потому, конечно, что и в тот раз торопились: тогда им не терпелось ощутить друг друга; но и сейчас быстрый шаг соответствовал их настроению, им хотелось как можно скорее расстаться, не видеть друг друга, навсегда забыть - если бы они были в этом вольны.
  - СлушайЕ неужели нам придется пережить это еще раз, и еще раз, и еще?..
  - Боюсь, что да, - ответил Зернов. Он совсем пал духом сейчас: из попытки ничего не получилось, между ними и вправду возникло напряжение, которое должно было бы, высвобождая заключенную в нем энергию, отшвырнуть их одного от другого, разбросать по сторонам, преодолеть ход времени; ничего не вышло. Нет, не по себе ношу взвалил он, может быть, гиганту духа что-то и оказалось бы под силу, но он-то не гигант, это уже совершенно точно, это было ему понятно.
  - Это невозможно, я не перенесу. Я на себя руки наложу!..
  - Если бы! - невесело усмехнулся он. - Но лучше и не пробуй: ничего не получится.
  - Все равно. Это невозможно! Ну придумай же что-нибудь, чтобы этого не было, ты же мужчина, придумай! Я возненавижу тебя совершенно, пойми, уже сейчас ненавижу, ты мне отвратителен, ты насильник, ты скот, дикий невыносимый скот!
  - Да, - согласился Зернов; он не стал говорить, что похожие мысли насчет Ады у него тоже вертелись сейчас в голове - он все же понимал, что вина их, если и была, то далеко отсюда - в прошлой жизни, и не просто о том надо было думать, как бы им избежать следующей встречи, но о повороте всей жизни, всего течения времени, ни более, ни менее.
  - Я придумал, - он остановился, и она повернулась к нему лицом. - Но сделать одному мне это не под силу. Ну, а вот у нас вместе, может быть, что-то и получитсяЕ
  - У нас вместе? - переспросила Ада. - Какие страшные слова! Я не хочу больше слышать их! - И после паузы: - А что, по-твоему, мы смогли бы сделать?
  - Начать поворот времени. Обратно. К прошлому течению. Естественному. Отсюда - ив будущее.
  - Чтобы опять пережить то, что только что было? Ни за что!
  - А обязательно ли? В тот раз мы ведь сами вольны были решать - да или нет. И достаточно было позвонить по телефону и сказать "нет"Е
  - Господи, какое прекрасное было время, только мы этого не понимали. Повернуть времяЕ Да ты смеешься просто: разве это нам под силу?
  - Понимаешь, - сказал он, хотя только что совсем не собирался заговаривать об этом: тут нужно было еще хорошенько подумать самому, поразмыслить, взвеситьЕ Но, как это бывает порой, когда разговариваешь с женщиной, - слова, мысли выскакивают на свет, даже не успев спросить у тебя разрешения. - Понимаешь, мне вот что показалосьЕ Нам всем сейчас тот поворот времени, во вторую жизнь, что произошел когда-то, представляется чем-то единым, мгновенным: кто-то нажал на кнопку - и сразу во всей вселенной все пошло задним ходом. Но на самом-то деле все могло быть и не так, и очень вероятно, что именно не так было, не везде одновременно, а - по частям: где-то началось - в одном или нескольких местах - и стало расходиться, шириться, пока не охватило наконец весь белый светЕ
  - То есть тут время шло уже назад, а в городе, скажем - еще в прежнем направлении?
  - Невероятным кажется, правда? Мне и самому сначала так показалось. Но вот я подумал как следует и решил: а ведь могло быть! Может и с одного человека начаться, если он духом очень силен, но мы с тобой не такие, в одиночку нам ничего не сделать, а вдвоем - может быть, и получитсяЕ
  - Что же мы должны вдвоем сделать?
  - А мы уже сделали. Вот то, что с нами было. Ты ведь меня ненавидела в те минуты, ты сама призналась; скажу откровенно: и я тебя тоже. Сильно ненавидел. Вот тут и могло что-то произойти. Не получилось. Значит, мало еще ненавидели, не было еще такого уровня чувстваЕ
  - Чувства, ты сказал?
  - А разве ненависть - не чувство? Любви между нами уже маловато осталось, а вот ненависть растет, и как знать - вдруг к следующему разуЕ
  - Смиримся мы к следующему разу, вот что, - сказала Ада грустно. - Мы всегда в конце концов со всем смиряемся.
  - Как знатьЕ
  - Были же и до нас люди с сильными чувствами - почему же ничего не произошло?
  - А это всегда так, - ответил Зернов. - Ничего не происходит до того самого момента, когда что-нибудь вдруг происходит. Думай об этом. И не примиряйся с тем, что у нас было. Ненавидь. Старайся! Может быть, хоть такЕ
  - Вот сейчас мы расстанемся, - сказала Ада, - пройдет немного времени - и снова начнет вспоминаться все хорошее, что у нас было, а плохое - смажется, расплыветсяЕ Трудно.
  - А ты думаешь, мне легко? Я ведь понимаю: удастся нам это, повернет время снова назад - пусть даже только для нас двоих сначала, - и расстанемся мы с тобою навсегда в жаркой ненависти. А думаешь, это не горько? Я вот себя все время старался убедить: да ничего не было, так, шуточки, технический пересып - не более тогоЕ А ведь на деле не так, не просто так, не от скотства шлоЕ
  - Я знаю, - тихо сказала она.
  - И у тебя тоже, я прекрасно понимаю. Так вот, мы, в общем, ведь друг другом жертвуем - хотя, начнись снова прямая жизнь, кто знает - и были бы счастливыЕ И не только мы, но и другие - те, например, кому я мешаю и в жизни, и в любвиЕ И я на такую жертву готов. А ты, чтобы тяжко тебе не было, не забывай этого чувства, ненависти ко мне, насильнику, не забывай, лелей, подогревай - покаЕ пока что-то не получится.
  - Я постараюсьЕ - не сразу проговорила она. Они подошли к стоявшему на остановке автобусу, Ада села и машина укатила. Зернов глядел ей вслед. Ему предстояло побыть здесь еще полчаса - до следующего автобуса. Зернов чувствовал в себе пустоту. Казалось, все, что было в нем, - все выплеснулось в пароксизме ненависти и отвращения - к женщине и к самому себе, пожалуй, даже в первую очередьЕ Пытался думать о чем-нибудь другом - но мысли ворочались медленно, лениво, как будто увязали в смоле. А это верно, пожалуй, - думал он, - что не обязательно везде сразуЕ Никогда в мире все не начиналось и не происходило везде сразу, но - шаг за шагомЕ Я думал, что вселенскую задачу на себя взвалил, но теперь выходит, что не так: мне надо себя на правильные рельсы поставить, показать, что - можно, а другие и сами постараются. Самого себя, вот что. А это уже как-то проще, сейчас-то мне вроде бы помогли разобраться в том - каков я на самом деле, а не просто по тексту автобиографии для отдела кадровЕ Да, теперь, пожалуйЕ
  Вдалеке на дороге показался автобус, и Зернов машинально - как и всегда - пошарил в кармане в поисках мелочи. Мелочь была на месте, но пальцы продолжали искать еще что-то. Что это они? - не сразу понял Зернов, и вдруг его осенило: ключ! Ключ от квартиры ведь лежал тут, в этом самом кармане, совершенно точно, еще в автобусе, когда ехал сюда, Зернов убедился в этом. А сейчас вот его не былоЕ Но ведь не мог он никуда деваться, не положено ему было, в прошлой жизни Зернов ключей не терял, никогда такого с ним не случалосьЕ Так что же? Мог выпасть из кармана, когда я швырял плащ наземь, и Ада раздевалась рядомЕ Мог? А как же течение времени? Вторая жизнь - как? Неужели? Неужели все-таки что-то состоялось? Господи, счастье какое - ключ потерял!
  Тут надо было кричать "ура!", прыгать, танцевать, через голову кувыркаться; но до такой степени послабление второй жизни не распространялось, и Зернов в неподвижности дождался подкатившего автобуса и достойно ступил на подножку. Ключ валялся там, в лесу, в укромном местечке. Когда-нибудь, в новой жизни, найдет Зернов эту медяшку и отдаст оправить в золото, во всемирном музее будет этот ключ лежать под колпаком из пуленепробиваемого стекла, и охранники будут стоять рядом, с автоматами наперевес. Шутка ли: ключик, которым отперты были ворота в новую жизньЕ
  Автобус был пригородным, с кондуктором. Зернов остановился, вытащил горсть мелочи, чтобы найти двадцать копеек. Ключ вместе с пятаками лежал на ладони. Ключ. Здесь. Вот он. Показалось. Ничего не случилось. Ничто ни к чему не приведет. Все впустуюЕ
  Он заплатил, взял билет, сел; все - машинально, не думая, не отдавая себе отчета. Другое было в мыслях.
  Ключ; он все это время находился в кармане? Но ведь пальцы шарили усердноЕ А может быть, он исчез - пусть на краткое время, но все же исчез?.. Автобус шел мимо стройки, долгошеий кран снимал уже отрезанную сварщиком железобетонную панель с оконным проемом, чтобы плавно опустить ее на решетчатый скелет панелевоза, терпеливо дожидавшийся внизу. Разбирали очередной дом, не один - много домов разбиралось, город съеживался, и деревенские домики уже возникли и еще будут возникать там, где дорожные машины, разъезжая, снимали совсем уже гладкий, неезженый асфальт. Ну-ка попробуй, как бы говорила вторая жизнь, ну-ка схватись со мною, ты, пигмей, без моего согласия и пальцем не шевелящийЕ Я, вторая жизнь, я - бог твой, потому что воистину без моего ведома ни один волос не упадет с твоей головыЕ Все во мне, и ты, ничтожный, во мне, и не как птичка в клетке, а как заключенный в каземате. Хочешь удрать от грехов своих, мелочь ты мерзкая? Нет уж, умел воровать - умей и ответ держать и убирайся в свой измышленный крохотный затхлый мирок, а о большем и не мечтай, потому что вот уже скоро я подброшу тебе собрание, где ты выступишь против директора, - а люди-то уже заранее все знают, - а потом усажу тебя донос писать - и напишешь как миленький, - а ночью заставлю жену насиловать, вот именно так, хотя она сопротивляться и не будет, а пройдет еще несколько деньков - и ты эту твою Аду тоже поедешь насиловать, и никто вас не увидит - кроме меня; но уж я-то буду глядеть и посмеиваться: что задумал, слизь вечностиЕ Меня осилить?
  Зернов сидел и слушал это - неслышимое, но явственное; однако же, ко всем его прелестям, он еще и упрям бывал порой, как осел. И сейчас эти угрозы и насмешки не усугубили его горечи по поводу некстати обретенного ключа; наоборот, он про ключ и забыл как-то, столь же беззвучно отвечая: ну ладно, пошутила шутку, самодержица всемирная? Ну, радуйся, радуйся; однако же еще не вечер. Ты ведь тоже ничего не можешь: ни дня жизни у меня не отнимешь и над здоровьем моим более не властна, коли уж один раз выпустила; думаешь, в этом сила твоя? Нет, ошибаешься, во всякой силе и своя слабость, у каждого Ахилла своя пята, у меня еще сорок восемь лет впереди, из них, считай, тридцать, если не более, - активных, сознательных; и вот тридцать лет я тебя всячески пробовать буду - и на излом, и на разрыв, и на сжатие, - а ты против меня бессильна, все заботы взяла на себя, а над мыслями моими ты не хозяйка, хотела бы - да не можешь. И я найду, все равно найду, кое-что я ведь и сейчас уже понял, а за десятки лет еще много пойму - да и люди помогут, многие уже сейчас тебя не хотят, а другие еще верят в твою доброту - но и до них дойдет - разве что если кто-то совсем уже душу человеческую в себе затоптал, тот не поймет, а до остальных дойдет, дойде-ет! И вот тогда-тоЕ
  Пора уже было выходить - идти в издательство, в свою редакцию, свой кабинет, передвигать бумаги с места на место, что-то как бы читать, как бы отдавать распоряжения, как бы ходить в отделы - плановый, производственный, рекламы, - а на самом деле думать, думать, думать, чтобы придумать наконец когда-нибудь. Он больше не позволял себе верить в то, что - не придумает. Не могло быть такого. Не могло.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»