Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 0%

Владимир Михайлов

НЕ ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПО СВОИМ СЛЕДАМ

  Не возвращайтесь по своим следам - Москва, Дружба народов, 1991. - 416с.
  ISBN 5-285-00111-0
  OCR and spellcheck by Andy Kay, 30 December 2001

  Чем дальше, тем больше люди трезвели, и на столе прибавлялось полных бутылок. Потом разом поднялись и пошли одеваться.
  Встречать Зернова собралось человек двадцать - двадцать пять. Могильщики проворно орудовали лопатами, подхватывая вылетавшую снизу землю и кидая в кучу. Затем, без труда подведя длинные полотнища, подняли гроб; ящик с косыми стенками стоял на образовавшейся у могилы рыхлой насыпи - белый, как подвенечное платье. Вдова подошла вплотную, утирая глаза. Открыли крышку; Зернов лежал бледный с голубизной, как снятое молоко, худой, спокойный, старый. Было ему, впрочем, неполных пятьдесят всего, но измучила болезнь. Три человека выступили и сказали, что полагалось, в том числе Сергеев и директор - его стали уже называть новым. "Дорогой друг, - сказал директор, - мы рады, что ты возвращаешься в наши ряды, мы высоко ценим вклад, который тебе предстоит сделать в нашу сложную и противоречивую издательскую деятельность, недаром ты долгие годы проработаешь заведующим ведущей редакцией, и потом еще несколько лет редактором, и даже еще позже, студентом уже, будешь проявлять свои недюжинные способности, организаторский талант и высокую принципиальность, и всю твою предстоящую жизнь люди будут любить тебя". И так далее. Потом гроб закрыли, но заколачивать уже не стали; шестеро встречавших, кто поздоровее, натужась, подняли гроб на плечи и понесли по неширокой, с первыми опавшими листьями аллейке к воротам. Вторая смена, еще шестеро, шла сразу за родными и близкими.
  За воротами кладбища ждал специальный, с широкой черной полосой по борту автобус из бюро услуг и еще "Латвия", издательский, а также директорская "Волга" и "Лада" Сергеева. Жидкая процессия медленно вышла из ворот, гроб закатили по металлическим, блестевшим от употребления штангам в автобус, - водитель помогал изнутри, - расселись сами; вдову - она еще была вдовой, а женой Сергеева уже почти год как перестала быть - Сергеев посадил в машину рядом с собой, и поехали.
  Дома была возня, пока гроб по неудобной, как во всех подобных строениях, которым предстояло возвышаться еще лет тридцать, лестнице внесли на четвертый этаж. Из квартир, мимо которых проносили гроб, тут и там выглядывали соседи, кто-то сказал другому: "Да это Зернов вернулся, из шестнадцатой квартиры, который болеть будет". "А, знаю, знаю", - ответил другой. В квартире гроб поставили на стол, с которого успели уже убрать бутылки и закуски. Снова сняли крышку, прислонили к стене. Людей прибавилось; входили, некоторые даже в пальто, стояли минутку подле открытого гроба, кланялись или просто кивали и, помедлив еще немного, уходили. К вечеру немногие оставшиеся вынули Зернова из гроба, и гроб сразу же увезли; Зернов лежал теперь на кровати, с него сняли смертное, одели в пижаму, закрыли с головой простынею. Помогала Люда, невестка, жена Константина, он был сыном Зернова от другой жены, к которой Зернову предстояло вернуться теперь только через двадцать с лишним лет. Люда была беременна, ходила с заплаканными глазами, Константин тоже очень грустен был, они двое с остальными почти не разговаривали, а если шевелили губами, то бормотали что-то неразборчивое, и им отвечали так же. Закончив, ушли - Люда двигалась осторожно, переваливаясь, оберегая живот, Константин ее поддерживал, обнимая рукой за спину. Слышно было, как за ними защелкнулся замок и почти сразу внизу захлопали дверцы такси.
  Остался только Сергеев. Наталья Васильевна, вдова, вышла в другую комнату и вскоре вернулась, уже не в трауре, а в домашнем халатике. Они перешли в другую комнату, где стояли стол, - низкий, не обеденный - широкий диван и стенка. Сели рядом на диван, и Сергеев сразу же стал гладить Наталью Васильевну по голове. Она прислонилась к нему, закрыла глаза и пробормотала: "Не знаю, как будет теперь, ничего не знаю больше, он вернулся - а мы?.." Так они просидели всю ночь, то молча, то перебрасываясь несколькими незначительными словами, не о себе. Когда за окнами засветлело, приехал врач, усталый, как все люди по утрам, немного раздраженный, но старавшийся сдерживаться. Он Зернова теперь будет навещать часто; врач знал это, потому что бывал тут не раз - но это прежде, прежде, сейчас-то он был тут впервые, и, однако, его не удивило, что и он знал всех здесь, и его все знали, как знали и то, что вскоре Зернов опять начнет жить, и ему станет немного лучше; тогда врач направит его в больницу, а через некоторое время снова навестит дома - после того как Зернов из больницы вернется. Наталья Васильевна еще с вечера положила на стол нужное свидетельство. Врач сейчас взял свидетельство, поводил по строчкам ручкой, странным, но уже привычным образом как бы втягивавшей написанное в себя, и спрятал чистый, разгладившийся бланк в сумку. После этого он подошел к по-прежнему лежавшему в другой комнате на кровати Зернову, осторожно откинул простыню, поискал и не нашел пульса, через фонендоскоп послушал грудь, шею, приподнял лежавшему веки и поглядел в зрачки. Потом вернулся туда, где были вдова и Сергеев, хмуро сказал им: "Ну что жеЕ поздравляю", - взял сумку и уехал.
  Теперь Наталья Васильевна села подле кровати, на которой лежало тело, а Сергеев остался там, на диване. Усталая вдова склонилась, оперлась локтями о колени, спрятала лицо в ладонях. Сидеть так было неудобно и больно ногам, но она не меняла позы, хотя теперь, когда все шло, как полагается, на лад, охотно села бы свободнее или даже вышла из комнаты, но не в ее силах это было. Задремала ли она? Кажется, нет, был ведь день; правда, всю предыдущую ночь она не спала; но, может быть, и не задремала сейчас, а просто углубилась мыслями во что-то неопределимое и неназываемое, когда мысли находят выражение не в словах, а в обрывках картин. Однажды она - похоже, что бессознательно - пробормотала: "Бедный маленький мальчик, бедныйЕ" - но это не о Зернове было сказано. Так или иначе, первый вздох мужа она упустила. Как и тогда - последний; все повторялось в точности, но к этому уже давно пора привыкнуть, да и было это действительно привычно.
  Когда Наталья Васильевна открыла глаза, Зернов уже дышал: плавно втягивал в себя воздух, потом словно не решался выдохнуть, стремясь подольше удержать воздух в себе, как бы страшась, что следующего вздоха не будет - и наконец выдыхал: неровно, хрипло, рывками, в несколько приемов, словно бы выдыхать было больно.
  Шли долгие минуты; дыхание неуловимо выравнивалось, хотя до нормального было по-прежнему далеко. Потом Зернов начал бормотать, громко и невнятно. "Овей етиребу, етиребу" - и еще что-то совсем уже невразумительное. Наталья Васильевна судорожно выпрямилась, ощутив на своем плече руку. Это Сергеев дотронулся до нее - перед тем как бесшумно отойти, выйти в прихожую, спуститься, уехать. Наталья Васильевна беспомощно сказала: "Неужели никак нельзя, чтобы ты сейчас не уезжал?.." - хотя губы ее выговаривали совсем не то. "Ты же знаешь, что нет", - ответил Сергеев, губы его тоже двигались не в лад словам, как это бывает в сдублированном фильме, когда плохо уложен текст перевода. "Он долго будет так?" - спросила она. "Пока не придет в сознание, - ответил Сергеев. - Ты разве не помнишь, сколько он был без сознания перед смертью?". - "Последние суткиЕ да, почти сутки". "Ну вот, - сказал Сергеев, - значит, и будет сутки. Ничего. Ты не волнуйся. Делай все что делается, и помни: ничего изменить нельзя, оно сильнее нас". Наталья Васильевна помолчала. "Как я ее ненавижу", - сказала она потом. "Аду?" - удивился Сергеев, хотя лицо его никакого удивления не выразило. "Ну что тыЕ Ее, этуЕ Да Людмилу же, неужели ты не понял? Бедный мальчик, малыш, еще и двух недель не прошло, какЕ" Сергеев помолчал. "Что же, вот оно и нас коснулось, - сказал он затем, - больно коснулось, мы успели привыкнуть, что нас как-то не задевает, хотя ведь с самого начала знали, как все будетЕ Ничего нельзя сделать, родная моя, ничего нельзя, ты сама прекрасно знаешь, выход один - примиряться с самого начала, мы раньше - тогда еще - не очень хорошо понимали, откуда - судьба, зато сейчас знаем". Он еще что-то говорил, но Наталье Васильевне больше не нужно было, она вдруг и сама поняла, что судьбу не изменишь и надо примиряться, заставлять себя мириться - до тех пор, пока не вернется привычка, а тогда станет куда легче. Со всем надо мириться. Очень важно, - подумала она, - приучить себя, привыкнуть со всем примиряться, ведь на самом деле и правда все очень хоро шо и разумно, только больно сейчас, очень больноЕ

***

  Наталья Васильевна медленно вошла из кухни с поильничком в руках, склонилась над Зерновым, поднесла поильник к его губам, помогла ему приподнять голову. Он облизал губы, она осторожно опустила его затылок на подушку, внимательно, чтобы не расплескать, поставила поильник на тумбочку, легко прикоснулась к его лбу, кивнула. Тогда он хрипло и слабо выговорил:
  - НатаЕ Попить дай, НатаЕ
  Она присела на краешек кровати.
  - МитяЕ МитюшаЕ
  Но он уже забылся и лежал неподвижно, только грудь под одеялом тяжело поднималась и опускалась. Прошло полчаса, он снова открыл глаза.
  - На-таЕ - раздельно, с усилием проговорил он. - Ты извини. Совсем, кажется, табак дело. СовсемЕ - Он пошевелил пальцами лежавшей поверх одеяла руки, Наталья Васильевна взяла его пальцы, едва ощутимо пожала их.
  - Чувствую, - сказал он все так же с трудом, не в лад шевеля губами, - что мне не вылезтиЕ - Через каждые два-три слова он делал паузы, отдыхая.
  - Да что ты, МитяЕ
  Она жалела его, от всего сердца и души жалела, как бы там ни бывало раньше и как ни будет еще потом, но сейчас ему плохо было, и она невольно старалась принять на себя хоть часть его боли и неизбежного страха перед непонятным, что, как он думал, ему предстояло. Она-то знала, что ничего такого уже не будет, он же пока еще был в неведении.
  - Странно, что я ещеЕ Мне казалось, я ужеЕ был неЕ не здесьЕ где-тоЕ свет, круглый светЕ мамаЕ и другие, когоЕ
  - Нет, Митенька, нет! - Она нагнулась над ним, взяла его лицо в ладони. - Ну, посмотри на меняЕ Постарайся понять. Ты пришел в себя. Это прекрасно. Теперь с тобою ничего плохого не случится. А с мамой и со всеми ты еще увидишься, увидишься! Ты думай об этом, и тебе сразу станет хорошоЕ
  - ДумаешьЕ яЕ не умру?
  - Знаю! - ликующе сказала она. - Не умрешь! Не бойся этого больше. Самое тяжелое позади. Еще, конечно, временами тебе будет нехорошо. Но и это пройдет, и в конце концов ты станешь совершенно здоровым. Как раньше. Помнишь, каким крепким был ты раньше?
  Губы Зернова дрогнули - может быть, он пытался улыбнуться, но может, и просто от боли; он закрыл глаза. Дыхание было уже куда ровнее, чем сутки назад.
  - Все путается в голове, - пожаловался он. - Уже не понимаю, что было, чего не былоЕ КакоеЕ сегодняЕ число?
  - Двадцать третье. Двадцать третье сентября.
  - Ага. ЖалкоЕ
  - Чего, Митенька?
  - ХочетсяЕ чтобы лето. ТеплоЕ ЗеленьЕ ВоздухЕ
  - Ну и прекрасно, что хочется. Лето вот-вот начнется. Да и осень теплая в этом году.
  Он некоторое время лежал молча, видимо соображая. Потом открыл глаза. Во взгляде теперь был смысл, и Наталья Васильевна в который уже раз удивилась тому, что взгляд - не только Зернова, но и вообще любого человека - и теперь выражал сиюминутное, а вовсе не то, что должно было бы выражаться.
  - СтранноЕ - проговорил он.
  - Да, Митя, конечно, - согласилась она. - Я понимаю. Сначала всем нам многое кажется странным. Но мы привыкаем. К этому не так уж трудно привыкнуть.
  - К чему?
  Она несколько секунд бормотала что-то непонятное, как бы звуки наизнанку: невольно задумалась о том, к чему приходилось привыкать, хотя и не хотелось, может быть. Потом спохватилась.
  - Ну, я не смогу объяснить как следует. К жизни, вот к чему. Станет тебе лучше, встретишься с КолейЕ с Сергеевым, он объяснит так, что ты поймешь.
  - ДаЕ - пробормотал он, - Сергеев сможет, да, он любит объяснять все на светеЕ Ната! Позвони емуЕ пусть придет сегодня.
  - Он не придет.
  - Очень прошуЕ
  - Он не сможет, Митенька. Поверь. И позвонить ему сейчас я тоже не могу. Ты уж лучше не спрашивай зря. И не спорь.
  Наталья Васильевна встала, взяла лежавший на столике шприц, сделала укол, потом подняла шприц перед собой, иглой вверх, втянула возникшую в воздухе струйку в стеклянный, с делениями, цилиндрик, дальше опустила иглу в крохотную бутылочку ампулы, и когда ампула наполнилась и с едва слышным треском заросла - уложила ее в коробочку, а шприц тут же разобрала, подув на пальцы (был он горячим), уложила в стерилизатор, закрыла крышкой, собираясь выйти на кухню и поставить на плиту.
  - Как заболело сразуЕ Долго будет?
  - Поболит немного. Но все слабее и слабее.
  - Ты меня уже лечила так?
  - Конечно.
  - А я почему-то помню наоборот: ты колола меня, когда болело, когда больше не было сил терпеть.
  - Спи, - строго сказала Наталья Васильевна, хотя черты ее лица сейчас выражали не строгость, а жалость. - И терпи. Все остальное - потом. - И она поспешно вышла на кухню.

***

  В другом месте города, в своей квартире, состоявшей из одной большой комнаты и кухни, Люда, невестка, аккуратно укладывала в большую картонную коробку разные трогательные вещички - то первое, что надевают на человека, когда он приходит в мир; так когда-то было, теперь же это было последним, что на человечке было, и когда последнюю пеленку с него снимали, то вскоре и самого человечка не найти было. Пеленки, подгузнички, ползунки, пинеткиЕ Люда губами улыбалась, глазами же плакала, и у Константина, мужа ее, такой же разлад был на лице; он сейчас был дома, день был воскресным.
  - Ну не надо, не надо, - тихо говорил он. - Не вернешь и ничего не поделаешь, у всех так; общая судьба; не знаю уж, кому это понадобилось, но против жизни не пойдешь.
  - Мы против жизни идем, - сказала Люда, улыбаясь и плача по-прежнему.
  - Ну пожалуйста, не надоЕ
  Люда замолчала и продолжала укладывать вещички, аккуратно их разглаживая ладонями. Потом накрыла коробку крышкой, перевязала широкой голубой лентой. Встала.
  - Пора ехать, навестить твоего отца.
  - Знаю, - ответил он с неудовольствием, уже надевая пиджак. - Рад бы не ехать. Не хочу. Но от нас не зависит.
  - Ты ведь раньше - тогда - иначе к нему относилсяЕ
  - Верно, - согласился он, подавая жене пальто. - Раньше я мало зналЕ и все мы ничего не знали. Хоть бы сейчас ничего не помнить!
  - А я вот почти не помню, - сказала она, застегиваясь. - Приданое возьми. - Она выглядела теперь намного стройнее, чем была тогда, когда встречали Зернова на кладбище. - Очень, очень смутноЕ
  - Повезло тебе, - сказал он в который уже раз: об этом они между собой разговаривали не впервые. - Тоже непонятно: отчего одни помнят хорошо, другие - смутно, третьи вообще ничего?
  - Самые счастливые, - сказала она. Константин взял коробку с детским приданым, пробормотал: - Петя, ПетюшкаЕ
  - Ну, идем, - сказала она, и они двинулись - навестить больного и вернуть то, что в свое время было подарком Натальи Васильевны к предстоявшему - тогда предстоявшему - счастливому семейному событию.

Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»