«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 36%

ИМЕНИНЫ СЕРДЦА

  У меня болезнь - аллергия на собрания. По мере возможности я стараюсь на них не бывать, но иногда приходится. Первые десять минут мне просто скучно, а потом очень хочется курить и начинает болеть голова. (То же самое со мной происходит, когда я смотрю фильм, который мне не нравится.)
  Когда выбирали депутатов от общественных организаций, меня от Союза кинематографистов выдвинули в кандидаты. Поначалу я обрадовался, поскольку мне приходилось беспрестанно мотаться по стране (съемки, выбор натуры, премьеры, помощь ученикам), а летать через депутатский зал было бы намного комфортнее. Но на следующий день спохватился, сообразил, что придется беспрестанно сидеть на собраниях, и взял самоотвод. Хотя потом, каждый раз толкаясь часами (а иногда и сутками) в зале вылета в ожидании самолета, я жалел, что отказался. Сидел бы себе в депутатском зале в мягком кресле и пил бы горячий кофе с коньяком.
  Но в моей жизни было одно собрание, на котором я забыл и про скуку, и про курение. По сей день с удовольствием вспоминаю его. Когда я поступил в Архитектурный институт, в первый же месяц состоялось общеинститутское комсомольское собрание. Проходило оно в здании Союза архитекторов СССР, в большом зале. Народу было много. В президиуме сидели ректор, парторг института и комсомольские вожди. Первые минут двадцать мне было просто скучно, а потом я почувствовал, что еще немного - и мне станет просто дурно. Я хотел смотаться, но мой друг Джеймс Жабицкий не пустил, - сказал, если я сейчас уйду, обязательно кто-то настучит, и у меня будут неприятности. Я остался, и не зря.
  Под конец собрания перешли к обсуждению персонального дела. В райком пришло письмо на студента Попова: несчастная женщина сообщала, что он с ней сожительствовал, обещал жениться и бросил. Секретарь райкома сказала, что есть и другие сигналы: несмотря на неоднократные предупреждения, Попов пьянствует, развратничает и продолжает вести антиобщественный образ жизни. И районный комитет считает, что методы убеждения исчерпаны, и просит собрание обсудить вопрос о пребывании студента Попова в рядах Ленинского комсомола.
  Первым выступил фронтовик. (Со мной училось много фронтовиков.) Фронтовик был контуженый, у него дергалась щека, и он заикался. Фронтовик гневно сказал, что он и его товарищи не за то кровь проливали, чтобы такие паразиты, как Попов, катались как сыр в масле и поганили жизнь окружающим. И он предлагает гнать эту гниду из комсомола!
  - Гнать!- дружно поддержал оратора зал.
  Потом выступил первокурсник. Он сказал, что приехал из Сибири. Когда его приняли в институт, это был самый счастливый день его жизни. Для него московский Архитектурный институт - Храм. А сейчас, когда он узнал, что в этом Храме обосновалась такая нечисть, как Попов, ему стало мерзко. И он считает, что Владлена Попова надо не только исключить из комсомола, но и отчислить из института.
  - Отчислить! Давайте голосовать!
  - Подождите! Подождите! Послушайте меня, дайте мне слово! Очень прошу! - раздался тоненький голосок.
  На сцену выбежала щупленькая девушка в очках и начала взволнованно, чуть не плача, торопливо говорить:
  - Вот мы сейчас исключим Владлена из комсомола, а вы подумали, какая это трагедия для человека?! Вот если бы меняЕ лучше уж расстрел! Товарищи, - она заплакала, - ребята, я вас очень прошу, давайте послушаем самого Попова, я уверена, что он раскаивается! Пусть даст честное комсомольское, что больше не будет! Предлагаю дать слово Попову!
  - Дать! Дать! - закричали все.
  Мне было интересно посмотреть на этого Попова, жизнелюба и покорителя женских сердец. Я, как и все первокурсники, сидел на балконе и очень удивился, когда увидел сверху, как по проходу партера неторопливо идет к сцене маленький, с пролысиной на макушке, в мятом пиджаке, парень лет двадцати пяти. Он вышел на сцену, встал на трибуну, выждал, пока в зале не наступит полная тишина, а потом спокойно сказал в микрофон:
  - Я васЕ (непечатное слово)! Вопросы есть?
  Вопросов не было. Наступила гробовая тишина. Попов спустился со сцены, неторопливо пошел по проходу, вышел из зала и закрыл за собой дверь. Тишина стояла такая, что слышно было, как на люстре почесалась муха.
  Покаянную речь Попова я запомнил на всю жизнь. А это собрание было и остается моим самым любимым. Как говорят герои Николая Гоголя: лПраздник души, именины сердца!»

Я И ХРУЩЕВ

  Дольше всех из вождей я общался с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Я уже рассказал, что в 1963 году группу кинорежиссеров пригласили в Дом приемов правительства СССР (смотри главу лЧей-то папаша»). На том приеме завели нас в небольшой просмотровый зал и сказали: лЖдите». Минут через сорок в зал вошли члены Политбюро (Суслов, Кириченко, Подгорный, Громыко, Микоян и Брежнев), поздоровались, сели и молчат. А потом пришел Никита Сергеевич Хрущев - с маленьким внуком, которого держал за руку. (Хрущев и еще несколько членов Политбюро жили в особняках на Ленинских горах рядом с Домом приемов.)
  Хрущев сел, посадил внука на колени и скомандовал:
  - Давайте.
  Свет погас, и начался фильм. Нам показали первую серию фильма лРусское чудо», снятого в ГДР режиссерами Трандайками, мужем и женой. В фильме была смонтирована хроника царской России и первых лет Советской власти. Когда фильм закончился, Хрущев сказал:
  - Завтра в четыре всем быть здесь!
  И они с внуком ушли.
  А потом ушли и все остальные.
  Мы с Игорем Таланкиным пошли в кафе лЮпитер». Сидели и гадали, зачем нам показали это кино, - пока кафе не закрылось и нас не выгнали.
  Оказалось, звали, чтобы показать вторую серию.
  А в тот день в лЛужниках» наши футболисты должны были играть с Бразилией. Матч века! Режиссер Владимир Наумов подошел ко мне перед просмотром и спросил, есть ли у меня билеты. Я сказал, что билетов у меня нет. Тогда он предложил подойти к Леониду Ильичу Брежневу и попросить его взять нас с собой: лС Брежневым и без билета пропустят!» А в том, что Брежнев поедет на этот матч, мы не сомневались - все знали, что Леонид Ильич страстный любитель футбола.
  Леонид Ильич взять нас с собой согласился, но предупредил, что сразу после просмотра мы должны оказаться рядом с ним - ждать он никого не будет: лНа такие матчи грех опаздывать!»
  Вторая серия фильма была уже не о том, как было плохо тогда, а о том, как стало хорошо теперь. Когда фильм закончился и зажегся свет, Хрущев вышел к экрану и сказал, что он попросил специально показать этот фильм, потому что в нем показаны и нищета, и разруха, и голод, но в то же время не забыты и достижения.
  - Разве это лакировка? Нет! Это и есть настоящий социалистический реализм! И кто это кино создал? Наши маститые мастера? Нет! Это кино сняли наши немецкие друзья! Прошу вас, сюда, товарищи Трандайки!
  К экрану вышли режиссеры фильма - муж и жена Трандайки, высокие, сухопарые и напуганные.
  - Давайте поприветствуем их! - сказал Хрущев и стал хлопать в ладоши.
  И мы стали хлопать в ладоши. А Суслов (главный идеолог страны) встал и стал аплодировать стоя. И все встали. И так аплодировали, пока Хрущев не сказал:
  - Садитесь, товарищи.
  Все сели. А Хрущев сказал:
  - Леонид Ильич, приступай!
  К экрану быстрым шагом вышел Брежнев (он тогда был председателем Президиума Верховного Совета) и очень быстро зачитал Указ о награждении режиссеров фильма Трандайков за правдивое отображение истории орденами Ленина. Все снова встали и зааплодировали. А Брежнев быстро подошел к Трандайкам, быстро вручил им коробочки с орденами, быстро поздравил, быстро поцеловал в губы и мужа, и жену и быстро пошел к выходу.
  А за Брежневым - Володя Наумов. лУедут!» - запаниковал я. И стал пробираться к выходу: лИзвините». лПростите».
  Я бы догнал Брежнева с Наумовым. Но, когда проходил мимо Хрущева, Никита Сергеевич обернулся к залу и сказал:
  - Нет, я все-таки скажу пару слов. Сядьте, товарищи!
  Он слегка подтолкнул меня в грудь, и я оказался в кресле, прямо перед ним.
  И Хрущев начал говорить.
  лНу, все! Без меня уедут!» - понял я и очень огорчился.
  Говорил он почти четыре часа. Он стоял очень близко, почти касаясь коленками моих колен, и когда заканчивал какую-нибудь фразу, смотрел на меня и ждал реакции: ему нужен был собеседник, и этим собеседником стал я.
  Быть собеседником Хрущева оказалось очень непросто. К примеру, Никита Сергеевич говорит:
  - Некоторые утверждают, что мы затеяли всю эту идеологическую возню, потому что в стране хлеба не хватает! - Смотрит на меня и спрашивает: - А?
  И я не знаю, что делать, потому что понимаю: если отрицательно покачаю головой, то получится, что хлеба в стране нет - и кино мне больше снимать не дадут! А если кивну утвердительно, то опять-таки получится, что хлеба в стране нет - и мне все равно кино снимать не дадут! Что делать, я так и не придумал и горько вздохнул. (Очереди за хлебом тогда выстраивались с пяти утра.)
  Вопросов такого типа Никита Сергеевич задал немало, и я каждый раз горько вздыхал. Причем совершенно искренне, потому что все это время думал: я здесь сижу, а эти шустрые Брежнев с Наумовым смотрят шикарный футбол!
  Но одними только вздохами мне отделаться не удалось. Когда Хрущев начал говорить о кинематографе и сказал, что знает, как надо поправить фильм лЗастава Ильича», я не удержался и спросил:
  - Как?
  А он помахал пальцем перед моим носом и сказал:
  - Не скажу! Сами должны сообразить.
  И я опять горько вздохнул, - на сей раз уже не по поводу футбола: больше года фильм режиссера Марлена Хуциева лЗастава Ильича» лежал на полке, и что с ним делать, никто не знал. Хрущев, когда ему показали фильм, сказал, что в нем есть идеологически вредные сцены, которые надо обязательно исправить. А какие именно сцены вредные - не сказал. А остальные начальники не могли понять, какие сцены в этом фильме вредные, а какие невредные. Спросить Хрущева никто не решался, и поэтому они под всякими предлогами не принимали фильм.
  Когда Хрущев закончил свое выступление, все встали и начали неистово аплодировать. Я тоже встал, но неистово аплодировать не мог, потому что оказался лицом к лицу с Хрущевым. Я понял, что загораживаю ему зал, быстренько отошел к двери и стал неистово аплодировать там. Но человек в дверях не дал мне неистово аплодировать, сказал, что в дверях стоять нельзя. И я вышел во двор и стал ждать Таланкина, чтобы обсудить с ним событие.
  Таланкина я дождался. В лЮпитере» мы побывали. А когда ехал обратно, мой морковный лМосквич-402» остановил инспектор ГАИ (государственная автоинспекция), проверил документы и пригласил пересесть в их машину. Там сидел еще один.
  - И что будем делать? - спросили они.
  Я поклялся, что у меня нет ни копейки! Они огорчились и сказали, что мне придется поехать - подуть в трубочку. Тут я вспомнил, что у меня дома в холодильнике стоит литровая бутылка чачи, и предложил инспекторам поехать ко мне и выпить по стаканчику.
  - А что это такое? - заинтересовались они.
  - Водка виноградная. Девяносто градусов!
  Комната моей мамы была как раз напротив двери. В два ночи она услышала шепот: лПроходите».
  Приоткрыла дверь и увидела, что вошел я - в носках, с ботинками в руках, а за мной - два милиционера, тоже в носках и с сапогами в руках.
  Мама заволновалась: лЧто случилось?! Почему милиция? Почему в носках?!»
  Квартира у нас была большая, коридор длинный, в конце коридора, направо - кухня, там мы и скрылись за поворотом.
  Мама быстро оделась. А когда она вошла на кухню, я и мои гости сидели за столом и пили чачу.
  - Познакомьтесь, это моя мама, - сказал я моим новым друзьям. Встал и предложил выпить за ее здоровье.
  Мама сказала, что если бы я меньше пил за ее здоровье, его было бы больше.
  Гости заступились за меня. Сказали, что я очень ее уважаю - сапоги их заставил снять, чтобы ее не потревожить.
  Мама велела мне принести тапочки, по-человечески накрыла на стол и приготовила яичницу с помидорами, луком, сыром и зеленью! (Очень вкусно!)
  Чача и яичница гостям понравились. Мама полюбопытствовала, что сегодня было в Доме приемов. Я рассказал, как Хрущев перепутал меня с Хуциевым.
  Мама сказала, что Хрущев выпустил на волю десятки тысяч невинных людей, и она ему за это очень благодарна! А что и как он говорит о кино, это не так уж важно.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»