«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 77%

3

Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме Бидля, когда он приходит со святочным подарком, или объявлениями о ваксе, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик. Ч. Диккенс "Алдан" чинили всю ночь. Когда я следующим утром явился в электронный зал, невыспавшиеся злые инженеры сидели на полу и неостроумно поносили Кристобаля Хозевича. Они называли его скифом, варваром и гунном, дорвавшимся до кибернетики. Отчаяние их было так велико, что некоторое время они даже прислушивались к моим советам и пытались им следовать. Но потом пришел их главный - Саваоф Баалович Один, - и меня сразу отодвинули от машины. Я отошел в сторонку, сел за свой стол и стал наблюдать, как Саваоф Баалович вникает в суть разрушений.
Был он очень стар, но крепок и жилист, загорелый, с блестящей лысиной, с гладко выбритыми щеками, в ослепительно белом чесучевом костюме. К этому человеку все относились с большим пиететом. Я сам однажды видел, как он вполголоса выговаривал за что-то Модесту Матвеевичу, а грозный Модест стоял, льстиво склонившись перед ним, и приговаривал: "СлушаюсьЕ Виноват. Больше не повторитсяЕ" От Саваофа Бааловича исходила чудовищная энергия. Было замечено, что в его присутствии часы начинают спешить и распрямляются треки элементарных частиц, искривленные магнитным полем. И в то же время он не был магом. Во всяком случае, практикующим магом. Он не ходил сквозь стены, никогда никого не трансгрессировал и никогда не создавал своих дублей, хотя работал необычайно много. Он был главой отдела Технического Обслуживания, знал до тонкостей всю технику института и числился консультантом Китежградского завода маготехники. Кроме того, он занимался самыми неожиданными и далекими от его профессии делами.
Историю Саваофа Бааловича я узнал сравнительно недавно. В незапамятные времена С. Б. Один был ведущим магом земного шара. Кристобаль Хунта и Жиан Жиакомо были учениками его учеников. Его именем заклинали нечисть. Его именем опечатывали сосуды с джиннами. Царь Соломон писал ему восторженные письма и возводил в его честь храмы. Он казался всемогущим. И вот где-то в середине шестнадцатого века он воистину стал всемогущим. Проведя численное решение интегро-дифференциального уравнения Высшего Совершенства, выведенного каким-то титаном еще до ледникового периода, он обрел возможность творить любое чудо. Каждый из магов имеет свой предел. Некоторые не способны вывести растительность на ушах. Другие владеют обобщенным законом Ломоносова-Лавуазье, но бессильны перед вторым принципом термодинамики. Третьи - их совсем немного - могут, скажем, останавливать время, но только в римановом пространстве и не надолго. Саваоф Баалович был всемогущ. Он мог все. И он ничего не мог. Потому что граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на земле, ни в иной части вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф Баалович, представить себе не мог. И С._Б._Один навсегда оставил магию и стал заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВОЕ
С его приходом дела инженеров живо пошли на лад. Движения их стали осмысленными, злобные остроты прекратились. Я достал папку с очередными делами и принялся было за работу, но тут пришла Стеллочка, очень милая курносая и сероглазая ведьмочка, практикантка Выбегаллы, и позвала меня делать очередную стенгазету. Мы со Стеллой состояли в редколлегии, где писали сатирические стихи, басни и подписи под рисунками. Кроме того, я искусно рисовал почтовый ящик для заметок, к которому со всех сторон слетаются письма с крылышками. Вообще-то художником газеты был мой тезка Александр Иванович Дрозд, киномеханик, каким-то образом пробравшийся в институт. Но он был специалистом по заголовкам. Главным редактором газеты был Роман Ойра-Ойра, а его помощником - Володя Почкин.
- Саша, - сказала Стеллочка, глядя на меня честными серыми глазами. - Пойдем.
- Куда? - сказал я. Я знал куда.
- Газету делать.
- Зачем?
- Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось два дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей газеты, главным подгонялой и цензором.
- Слушай, - сказал я, давай завтра, а?
- Завтра я не смогу, - сказала Стеллочка. - Завтра я улетаю в Сухуми. Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака записать, как самого ответственногоЕ Сам он к вожаку подходить боится, потому что вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую строчку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
- Где будем делать? - спросил я по дороге. - В месткоме?
- В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас пустил к себе Роман.
- А о чем писать надо? Опять про баню?
- Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую Гору. Хому Брута надо заклеймить.
- Хома наш Брут - ужасный плут, - сказал я.
- И ты, Брут, - сказала Стелла.
- Это идея, - сказал я. - Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета - огромный девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью, пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и виднелся выпуклый волосатый животик.
- Здорово, - сказал я.
- Привет, - сказал Саня.
Гремела музыка - Саня крутил портативный приемник.
- Ну что у вас? - сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая "Навстречу празднику". Была заметка Кербера Псоевича "Результаты обследования состояния выполнения распоряжений дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого - начало второго квартала". Была статья профессора Выбегаллы "Наш долг - это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами". Была статья Володи Почкина "О всесоюзном совещании по электронной магии". Была заметка какого-то домового "Когда же продуют паровое отопление на четвертом этаже". Была статья председателя столового комитета "Ни рыбы, ни мяса" - шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась она словами: "Фосфор нужен человеку, как воздух". Была заметка Романа о работах отдела Недоступных Проблем. Для рубрики "Наши ветераны" была статья Кристобаля Хунты "От Севильи до Гренады. 1547_г.". Было еще несколько маленьких заметок, в которых критиковалось: отсутствие надлежащего порядка в кассе взаимопомощи; наличие безалаберности в организации работы добровольной пожарной дружины; допущение азартных игр в виварии. Было несколько карикатур. На одной изображался Хома Брут, расхлюстанный и с лиловым носом. На другой высмеивалась баня - был нарисован голый синий человек, застывающий под ледяным душем.
- Ну и скучища! - сказал я. - А может, не надо стихов?
- Надо, - сказала Стеллочка со вздохом. - Я уже заметки и так и сяк раскладывала, все равно остается свободное место.
- А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь, расцветающие анютины глазкиЕ А, Санька?
- Работайте, работайте, - сказал Дрозд. - Мне надо писать.
- Подумаешь, - сказал я. Три слова написать.
- На фоне звездной ночи, - сказал Дрозд внушительно. - И ракету. И еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
- Так сходи поешь, - сказал я.
- А мне не на что, - сказал он раздраженно. - Я магнитофон купил. В комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы сделали мне пару бутербродов. С маслом и с вареньем. Или, лучше, десятку сотворите.
Я вынул рубль и показал ему издали.
- Вот заголовок напишешь - получишь.
- Насовсем? - живо сказал Саня.
- Нет. В долг.
- Ну, это все равно, - сказал он. - Только учти, что я сейчас умру. У меня уже начались спазмы. И холодеют конечности.
- Врет он все, - сказала Стелла. - Саша, давай вон за тот столик сядем и все стихи сейчас напишем.
Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры. Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом Стелла произнесла:
- Таких людей, как этот Брут, поберегись - они сопрут!
- Что сопрут? - спросил я. - Он разве что-нибудь спер?
- Нет, - сказала Стелла. - Он хулиганил и дрался. Это я для рифмы.
Мы снова подождали. Ничего, кроме "поберегись - они сопрут", в голову мне не лезло.
- Давай рассуждать логически, - сказал я. - Имеется Хома Брут. Он напился пьяный. Дрался. Что он еще делал?
- К девушкам приставал, - сказала Стелла. - Стекло разбил.
- Хорошо, - сказал я. - Еще?
- ВыражалсяЕ
- Вот странно, - подал голос Саня Дрозд. - Я с этим Брутом работал в кинобудке. Парень как парень. НормальныйЕ
- Ну? - сказал я.
- Ну и все.
- Ты рифму можешь дать на "Брут"? - спросил я.
- Прут.
- Уже было, - сказал я. - Сопрут.
- Да нет. Прут. Палка такая, которой секут.
Стелла сказала с выражением:
- Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите Брута там и тут.
- Не годится, - сказал Дрозд. - Пропаганда телесных наказаний.
- Помрут, - сказал я. - Или просто - мрут.
- Товарищ, пред тобою Брут, сказала Стелла. - От слов его все мухи мрут.
- Это от ваших стихов все мухи мрут, - сказал Дрозд.
- Ты заголовок написал? - спросил я.
- Нет, - сказал Дрозд кокетливо.
- Вот и займись.
- Позорят славный институт, - сказала Стелла, - такие пьяницы, как Брут.
- Это хорошо, - сказал я. - Это мы дадим в конец. Запиши. Это будет мораль, свежая и оригинальная.
- Чего же в ней оригинального? - спросил простодушный Дрозд.
Я не стал с ним разговаривать.
- Теперь надо описать, - сказал я, - как он хулиганил. Скажем так. Напился пьян, как павиан, за словом не полез в карман, был человек, стал хулиган.
- Ужасно, - сказала Стелла с отвращением.
Я подпер голову руками и стал смотреть на карикатуру. Дрозд, оттопырив зад, водил кисточкой по ватману. Ноги его в предельно узких джинсах были выгнуты дугой. Меня осенило.
- Коленками назад! - сказал я. - Песенка!
- "Сидел кузнечик маленький коленками назад", - сказала Стелла.
- Точно, - сказал Дрозд, не оборачиваясь. - И я ее знаю. "Все гости расползалися коленками назад", - пропел он.
- Подожди, подожди, - сказал я. Я чувствовал вдохновение. - Дерется и бранится он, и вот вам результат: влекут его в милицию коленками назад.
- Это ничего, - сказала Стелла.
- Понимаешь? - сказал я. - Еще пару строф, и чтобы везде был рефрен "коленками назад". Упился сверх кондицииЕ Погнался за девицеюЕ Что-нибудь вроде этого.
- Отчаянно напился он, - сказал Стелла. - Сам черт ему не брат. В чужую дверь вломился он коленками назад.
- Блеск! - сказал я. - Записывай. А он вламывался?
- Вламывался, вламывался.
- Отлично! - сказал я. - Ну, еще одну строфу.
- Погнался за девицею коленками назад, - сказала Стелла задумчиво. - Первую строчку нужноЕ
- Амуниция, - сказал я. - Полиция. Амбиция. Юстиция.
- Ютится он, - сказала Стелла. - Стремится он. Не бриться и не мытьсяЕ
- Он, - добавил Дрозд. - Это верно. Это у вас получилась художественная правда. Сроду он не брился и не мылся.
- Может, вторую строчку придумаем? - предложила Стелла. - Назад - аппарат - автоматЕ
- Гад, - сказал я. Рад.
- Мат, - сказал Дрозд. - Шах, мол, и мат.
Мы опять долго молчали, бессмысленно глядя друг на друга и шевеля губами. Дрозд постукивал кисточкой о края чашки с водой.
- Играет и резвится он, - сказал я наконец, - ругаясь, как пират. Погнался за девицею коленками назад.
- Пират - как-тоЕ - сказала Стелла.
- Тогда: сам черт ему не брат.
- Это уже было.
- Где?.. Ах да, действительно было.
- Как тигра полосат, - предложил Дрозд.
Тут послышалось легкое царапанье, и мы обернулись. Дверь в лабораторию Януса Полуэктовича медленно отворялась.
- Смотри-ка! - изумленно воскликнул Дрозд, застывая с кисточкой в руке.
В щель вполз маленький зеленый попугай с ярким красным хохолком на макушке.
- Попугайчик! - воскликнул Дрозд. - Попугай! Цып-цып-цып-цыпЕ
Он стал делать пальцами движения, как будто крошил хлеб на пол. Попугай глядел на нас одним глазом. Затем он разинул горбатый, как нос у Романа, черный клюв и хрипло выкрикнул:
- Р-реактор! Р-реактор! Надо выдер-ржать!
- Какой сла-авный! - воскликнула Стелла. - Саня, поймай егоЕ
Дрозд двинулся было к попугаю, но остановился.
- Он же, наверное, кусается, - опасливо произнес он. - Вон клюв какой.
Попугай оттолкнулся от пола, взмахнул крыльями и как-то неловко запорхал по комнате. Я следил за ним с удивлением. Он был очень похож на того, вчерашнего. Родной единокровный брат-близнец. Полным-полно попугаев, подумал я.
Дрозд отмахнулся кисточкой.
- Еще долбанет, пожалуй, - сказал он.
Попугай сел на коромысло лабораторных весов, подергался, уравновешиваясь, и разборчиво крикнул:
- Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-рубидий!
Потом он нахохлился, втянул голову и закрыл глаза пленкой. По-моему, он дрожал. Стелла быстро сотворила кусок хлеба с повидлом, отщипнула корочку и поднесла ему под клюв. Попугай не реагировал. Его явно лихорадило, и чашки весов, мелко трясясь, позвякивали о подставку.
- По-моему, он больной, - сказал Дрозд. Он рассеяно взял из рук Стеллы бутерброд и стал есть.
- Ребята, - сказал я, - кто-нибудь видел раньше в институте попугаев?
Стелла помотала головой. Дрозд пожал плечами.
- Что-то слишком много попугаев за последнее время, - сказал я. - И вчера тожеЕ
- Наверное, Янус экспериментирует с попугаями, - сказала Стелла. - Антигравитация или еще что-нибудь в этом родеЕ
Дверь в коридор отворилась, и толпой вошли Роман Ойра-Ойра, Витька Корнеев, Эдик Амперян и Володя Почкин. В комнате стало шумно. Корнеев, хорошо выспавшийся и очень бодрый, принялся листать заметки и громко издеваться над стилем. Могучий Володя Почкин, как замредактора исполняющий в основном полицейские обязанности, схватил Дрозда за толстый загривок, согнул его пополам и принялся тыкать носом в газету, приговаривая: "Заголовок где? Где заголовок, Дроздилло?" Роман требовал от нас готовых стихов. А Эдик, не имевший к газете никакого отношения, прошел к шкафу и принялся с грохотом передвигать в нем разные приборы. Вдруг попугай заорал: "Овер-рсан! Овер-рсан"! - и все замерли.
Роман уставился на попугая. На лице его появилось давешнее выражение, словно его только что осенила необычайная идея. Володя Почкин отпустил Дрозда и сказал: "Вот так штука, попугай!" Грубый Корнеев немедленно протянул руку, чтобы схватить попугая поперек туловища, но попугай вырвался, и Корнеев схватил его за хвост.
- Оставь, Витька! - закричала Стелла сердито. - Что за манера - мучить животных?
Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его, как голубя, Стелла гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал перья в хвосте. Роман посмотрел на меня.
- Любопытно, - сказал он. - Правда?
- Откуда он здесь взялся, Саша? - вежливо спросил Эдик.
Я мотнул головой в сторону лаборатории Януса.
- Зачем Янусу попугай? - осведомился Эдик.
- Ты это меня спрашиваешь? - сказал я.
- Нет, это вопрос риторический, - серьезно сказал Эдик.
- Зачем Янусу два попугая? - сказал я.
- Или три, - тихонько добавил Роман.
Корнеев обернулся к нам.
- А где еще? - спросил он, с интересом озираясь.
Попугай в его руке слабо трепыхался, пытаясь ущипнуть его за палец.
- Отпусти ты его, - сказал я. - Видишь, ему нездоровится.
Корнеев отпихнул Дрозда и снова посадил попугая на весы. Попугай взъерошился и растопырил крылья.
- Бог с ним, - сказал Роман. - Потом разберемся. Где стихи?
Стелла быстро протараторила все, что мы успели сочинить. Роман почесал подбородок, Володя Почкин неестественно заржал, а Корнеев скомандовал:
- Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемета. Вы когда-нибудь научитесь писать стихи?
- Пиши сам, - сказал я сердито.
- Я писать стихи не могу, - сказал Корнеев. - По натуре я не Пушкин. Я по натуре Белинский.
- Ты по натуре кадавр, - сказала Стелла.
- Пардон! - потребовал Витька. - Я желаю, чтобы в газете был отдел литературной критики. Я хочу писать критические статьи. Я вас всех раздолбаю! Я вам еще припомню ваше творение про дачи.
- Какое? - спросил Эдик.
Корнеев немедленно процитировал:
- "Я хочу построить дачу. Где? Вот главная задача. Только местный комитет не дает пока ответ". Было? Признавайтесь!
- Мало ли что, - сказал я. - У Пушкина тоже были неудачные стихи. Их даже в школьных хрестоматиях не полностью публикуют.
- А я знаю, - сказал Дрозд.
Роман повернулся к нему.
- У нас будет сегодня заголовок или нет?
- Будет, - сказал Дрозд. - Я уже букву "К" нарисовал.
- Какую "К"? При чем здесь "К"?
- А что, не надо было?
- Я сейчас здесь умру, - сказал Роман. - Газета называется "За передовую магию". Покажи мне там хоть одну букву "К"!
Дрозд, уставясь в стену, пошевелил губами.
- Как же так? - сказал он наконец. - Откуда же я взял букву "К"? Была же буква "К"!
Роман рассвирипел и приказал Почкину разогнать всех по местам. Меня со Стеллой отдали под команду Корнеева. Дрозд лихорадочно принялся переделывать букву "К" в стилизованную букву "З". Эдик Амперян пытался улизнуть с психоэлектрометром, но был схвачен, скручен и брошен на починку пульверизатора, необходимого для создания звездного неба. Потом пришла очередь самого Почкина. Роман приказал ему перепечатывать заметки на машинке с одновременной правкой стиля и орфографии. Сам Роман принялся расхаживать по лаборатории, заглядывая всем через плечи. Некоторое время работа кипела. Мы успели сочинить и забраковать ряд вариантов на банную тему: "В нашей бане завсегда льет холодная вода", "Кто до чистоты голодный, не удовлетворится водой холодной", "В институте двести душ, все хотят горячий душ" и так далее. Корнеев безобразно ругался, как настоящий литературный критик. "Учитесь у Пушкина! - втолковывал он нам. - Или хотя бы у Почкина. Рядом с вами сидит гений, а вы не способны даже подражать емуЕ "Вот по дороге едет ЗИМ и им я буду задавимЕ" Какая физическая сила заключена в этих строках! Какая ясность чувства!" Мы неумело отругивалась. Саня Дрозд дошел до буквы "И" в слове "Передовую". Эдик починил пульверизатор и опробовал его на Романовых конспектах. Володя Почкин, изрыгая проклятья, искал на машинке букву "Ц". Все шло нормально. Потом Роман вдруг сказал:
- Саша, глянь-ка сюда.
Я посмотрел. Попугай с поджатыми лапками лежал под весами, и глаза его были затянуты белесоватой пленкой, а хохолок обвис.
- Помер, - сказал Дрозд жалостливо.
Мы снова столпились около попугая. У меня не было никаких особенных мыслей в голове, а если и были, то где-то в подсознании, но я протянул руку, взял попугая и осмотрел его лапы. И сейчас же Роман спросил меня:
- Есть?
- Есть, - сказал я.
На черной поджатой лапке было колечко из белого металла, и на колечке было выгравировано: "Фотон", - и стояли цифры: "190573". Я растерянно поглядел на Романа. Наверное, у нас с ним был необычный вид, потому что Витька Корнеев сказал:
- А ну, рассказывайте, что вам известно.
- Расскажем? - спросил Роман.
- Бред какой-то, - сказал я. - Фокусы, наверное. Это какие-нибудь дубли.
Роман снова внимательно осмотрел трупик.
- Да нет, - сказал он. - В том-то все и дело. Это не дубль. Это самый что ни на есть оригинальный оригинал.
- Дай посмотреть, - сказал Корнеев.
Втроем с Володей Почкиным и с Эдиком они тщательнейшим образом исследовали попугая и единогласно объявили, что это не дубль и что они не понимают, почему это нас так трогает. "Возьмем, скажем, меня, - предложил Корнеев. - Я вот тоже не дубль. Почему это вас не поражает?"
Тогда Роман оглядел сгорающую от любопытства Стеллу, открывшего рот Володю Почкина, издевательски улыбающегося Витьку и рассказал им про все - про то, как позавчера он нашел в электрической печи зеленое перо и бросил его в корзину для мусора; и про то, как вчера этого пера в корзине не оказалось, но зато на столе (на этом самом столе) объявился мертвый попугай, точная копия вот этого, и тоже не дубль; и про то, что Янус попугая узнал, пожалел и сжег в упомянутой выше электрической печи, а пепел зачем-то выбросил в форточку.
Некоторое время никто ничего не говорил. Дрозд, рассказом Романа заинтересовавшийся слабо, пожимал плечами. На лице его было явственно видно, что он не понимает, из-за чего горит сыр-бор, и что, по его мнению, в этом учреждении случаются штучки и похлестче. Стеллочка тоже казалась разочарованной. Но тройка магистров поняла все очень хорошо, и на лицах их читался протест. Корнеев решительно сказал:
- Врете. Причем неумело.
- Это все-таки не тот попугай, - сказал вежливый Эдик. - Вы, наверное, ошиблись.
- Да тот, сказал я. - Зеленый, с колечком.
- Фотон? - спросил Володя Почкин прокурорским голосом.
- Фотон. Янус его Фотончиком называл.
- А цифры? - спросил Володя.
- И цифры.
- Цифры те же? - спросил Корнеев грозно.
- По-моему, те же, - ответил я нерешительно, оглядываясь на Романа.
- А точнее? - потребовал Корнеев. Он прикрыл красной лапой попугая. - Повтори, какие тут цифры?
- ДевятнадцатьЕ - сказал я. - Э-эЕ ноль два, что ли? Шестьдесят три.
Корнеев заглянул под ладонь.
- Врешь, - сказал он. - Ты? - обратился он к Роману.
- Не помню, - сказал Роман спокойно. - Кажется не ноль три, а ноль пять.
- Нет, - сказал я. - Все-таки ноль шесть. Я помню, там такая закорючка была.
- Закорючка, - сказал Почкин презрительно. - Ше Холмсы! Нэ Пинкертоны! Закон причинности им надоелЕ
Корнеев засунул руки в карманы.
- Это другое дело, - сказал он. - Я даже не настаиваю на том, что вы врете. Просто вы перепутали. Попугаи все зеленые, многие из них окольцованы, эта пара была из серии "Фотон". А память у вас дырявая. Как у всех стихоплетов и редакторов стенгазет.
- Дырявая? - осведомился Роман.
- Как терка.
- Как терка? - повторил Роман, странно усмехаясь.
- Как старая терка, - пояснил Корнеев. - Ржавая. Как сеть. Крупноячеистая.
Тогда Роман, продолжая странно улыбаться, вытащил из нагрудного кармана записную книжку и перелистал страницы.
- Итак, - сказал он, - крупноячеистая и ржавая. ПосмотримЕ Девятнадцать ноль пять семьдесят три, - прочитал он.
Магистры рванулись к попугаю и с сухим треском столкнулись лбами.
- Девятнадцать ноль пять семьдесят три, - упавшим голосом прочитал на кольце Корнеев. Это было очень эффектно. Стелла немедленно завизжала от удовольствия.
- Подумаешь, - сказал Дрозд, не отрываясь от заголовка. - У меня однажды совпал номер на лотерейном билете, и я побежал в сберкассу получать автомобиль. А потом оказалосьЕ
- Почему это ты записал номер? - сказал Корнеев, прищуриваясь на Романа. - Это у тебя привычка? Ты все номера записываешь? Может быть, у тебя и номер твоих часиков записан?
- Блестяще! - сказал Почкин. - Витька, ты молодец. Ты попал в самую точку. Роман, какой позор! Зачем ты отравил попугая? Как жестоко!
- Идиоты! - сказал Роман. - Что я вам - Выбегалло?
Корнеев подскочил к нему и осмотрел его уши.
- Иди к дьяволу! - сказал Роман. - Саша, ты только полюбуйся на них!
- Ребята, - сказал я укоризненно, - да кто же так шутит? За кого вы нас принимаете?
- А что остается делать? - сказал Корнеев. - Кто-то врет. Либо вы, либо все законы природы. Я верю в законы природы. Все остальное меняется.
Впрочем, он быстро скис, сел в сторонке и стал думать. Саня Дрозд спокойно рисовал заголовок. Стелла глядела на всех по очереди испуганными глазами. Володя Почкин быстро писал и зачеркивал какие-то формулы. Первым заговорил Эдик.
- Если даже никакие законы не нарушаются, - рассудительно сказал он, - все равно остается странным неожиданное появление большого количества попугаев в одной и той же комнате и подозрительная смертность среди них. Но я не очень удивлен, потому что не забываю, что имею дело с Янусом Полуэктовичем. Вам не кажется, что Янус Полуэктович сам по себе прелюбопытнейшая личность?
- Кажется, - сказал я.
- И мне тоже кажется, - сказал я.
- И мне тоже кажется, - сказал Эдик. - Чем он, собственно, занимается, Роман?
- Смотря какой Янус. У-Янус занимается связью с параллельными пространствами.
- Гм, - сказал Эдик. - Это нам вряд ли поможет.
- К сожалению, - сказал Роман. - Я вот тоже все время думаю, как связать попугаев с Янусом, и ничего не могу придумать.
- Но ведь он странный человек? - спросил Эдик.
- Да, несомненно. Начать с того, что их двое и он один. Мы к этому так привыкли, что не думаем об этомЕ
- Вот об этом я и хотел сказать. Мы редко говорим о Янусе, мы слишком уважаем его. А ведь наверняка каждый из нас замечал за ним хоть одну какую-нибудь странность.
- Странность номер один, - сказал я. - Любовь к умирающим попугаям.
- Пусть так, - сказал Эдик. - Еще?
- Сплетники, - сказал Дрозд с достоинством. - Вот я однажды просил у него в долг.
- Да? - сказал Эдик.
- И он мне дал, - сказал Дрозд. - А я забыл, сколько он мне дал. И теперь не знаю, что делать.
Он замолчал. Эдик некоторое время ждал продолжения, потом сказал:
- Известно ли вам, например, что каждый раз, когда мне приходилось работать мне по ночам, ровно в полночь он куда-то уходил и через пять минут возвращался, и каждый раз у меня создавалось впечатление, что он так или иначе старается узнать у меня, чем мы тут с ним занимались до его ухода?
- Истинно так, - сказал Роман. - Я это знаю отлично. Я уже давно заметил, что именно в полночь у него начисто отшибает память. И он об этом своем дефекте прекрасно осведомлен. Он несколько раз извинялся и говорил, что это у него рефлекторное, связанное с последствиями сильной контузии.
- Память у него никуда не годится, - сказал Володя Почкин. Он смял листок с вычислениями и швырнул его под стол. - Он все время пристает, виделся ты с ним вчера или не виделся.
- И о чем беседовали, если виделся, - добавил я.
- Память, память, - пробормотал Корнеев нетерпеливо. - При чем здесь памятьЕ Не в этом дело. Что там у него с параллельными пространствами?..
- Сначала надо собирать факты, - сказал Эдик.
- Попугаи, попугаи, попугаи, - продолжал Витька. - Неужели это все-таки дубли?
- Нет, - сказал Володя Почкин. - Я просчитал. Это по всем категориям не дубль.
- Каждую полночь, - сказал Роман, - он идет вот в эту свою лабораторию и буквально на несколько минут запирается там. Один раз он вбежал туда так поспешно, что не успел закрыть дверьЕ
- И что? - спросила Стелла замирающим голосом.
- Ничего. Сел в кресло, посидел немножко и вернулся обратно. И сразу спросил, не беседовал ли я с ним о чем-нибудь важном.
- Я пошел, - сказал Корнеев, поднимаясь.
- И я, - сказал Эдик. - У нас сейчас семинар.
- И я, - сказал Володя Почкин.
- Нет, - сказал Роман. - Ты сиди и печатай. Назначаю тебя главным. Ты, Стеллочка, возьми Сашу и пиши стихи. А вот я пойду. Вернусь вечером, и чтобы газета была готова.
Они ушли, а мы остались делать газету. Сначала мы пытались что-нибудь придумать, но быстро утомились и поняли, что не можем. Тогда мы написали небольшую поэму об умирающем попугае. Когда Роман вернулся, газета была готова, Дрозд лежал на столе и поглощал бутерброды, а Почкин объяснял нам со Стеллой, почему происшествие с попугаем совершенно невозможно.
- Молодцы, - сказал Роман. - Отличная газета. А какой
Заголовок! Какое бездонное звездное небо! И как мало опечаток!.. А где попугай?
Попугай лежал в чашке Петри, в той самой чашке и на том самом месте, где мы с Романом видели его вчера. У меня даже дух захватило.
- Кто его сюда положил? - осведомился Роман.
- Я, - сказал Дрозд. - А что?
- Нет, ничего, - сказал Роман. - Пусть лежит. Правда, Саша?
Я кивнул.
- Посмотрим, что с ним будет завтра, - сказал Роман.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»