«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 16%

11

  Обдумывая по пути в Париж свою миссию, я опасался, что она обречена на неудачу. Теперь, когда вид плачущей миссис Стрикленд не смущал меня, я мог лучше собраться с мыслями. Меня озадачивали явные противоречия в поведении миссис Стрикленд. Она была очень несчастна, но, желая вызвать мое сочувствие, всячески выставляла напоказ свое несчастье. Так, например, не подлежало сомнению, что она заранее готовилась плакать, ибо под рукой у нее оказался изрядный запас носовых платков. Я восхищался ее предусмотрительностью, но, если вдуматься, эта предусмотрительность делала ее слезы менее трогательными. Я недоумевал: хочет она возвращения мужа оттого, что любит его, или оттого, что боится злословия? Я подозревал, что страдания попранной любви сплелись в ее сердце с муками уязвленного самолюбия, и по молодости лет считал это недостойным. Я еще не знал, как противоречива человеческая натура, не знал, что самым искренним людям свойственна поза, не знал, как низок может быть благородный человек и как добр отверженный.
  Но в моей поездке было нечто интригующее, и по мере приближения к Парижу я воспрянул духом. Я вдруг увидел себя со стороны и очень понравился себе в роли доверенного, который возвращает заблудшего мужа в объятия супруги, готовой все простить. Стрикленда я решил повидать не раньше следующего вечера, ибо чувствовал, что время должно быть выбрано с сугубой щепетильностью. Взывать, например, к чувствам до завтрака - пустое занятие. Собственные мои мысли в то время были постоянно заняты любовью, но семейного блаженства до чая я не мог себе представить.
  У себя в гостинице я осведомился, где находится "Отель де Бельж", в котором остановился Чарлз Стрикленд. К моему удивлению, консьерж никогда не слыхал о таком. Между тем со слов миссис Стрикленд я понял, что это большая, роскошная гостиница где-то возле улицы Риволи. Мы заглянули в справочник, и оказалось, что единственное заведение, так именуемое, находится на Рю де Муан. Квартал отнюдь не шикарный и даже не вполне респектабельный. Я покачал головой.
  - Нет, это явно не то.
  Консьерж пожал плечами. Другого отеля с таким названием в Париже нет. Мне пришло в голову, что Стрикленд утаил свой настоящий адрес и попросту надул своего компаньона, назвав ему первый попавшийся отель. Не знаю почему, мне вдруг показалось, что это вполне в духе Стрикленда - заставить разъяренного маклера примчаться в Париж и угодить в захолустную гостиницу с весьма сомнительной репутацией. Тем не менее я решил отправиться на разведку. На следующий день, часов около шести, я взял кэб и велел кучеру ехать на Рю де Муан, но отпустил его на углу, так как хотел пешком подойти к гостинице и для начала хорошенько рассмотреть ее. На улице было полно мелких лавчонок, торгующих на потребу покупателей-бедняков, в середине ее, по левую руку от меня, находился "Отель де Бельж". Я остановился в достаточно скромной гостинице, но по сравнению с этой она могла считаться великолепной. Вывеска "Отель де Бельж" украшала высокое здание, не ремонтировавшееся уже годами и до того обшарпанное, что дома по обе его стороны казались чистыми и нарядными. Грязные окна, по-видимому, никогда не открывались. Нет, не здесь Чарлз Стрикленд и неведомая очаровательница, ради которой он позабыл долг и честь, утопали в преступной роскоши. Я был страшно зол, чувствуя, что попал в дурацкое положение, и уже совсем было собрался уходить, даже не спросив о Стрикленде. Но под конец я заставил себя переступить порог этого заведения единственно для того, чтобы сказать миссис Стрикленд, что сделал для нее все, что мог.
  Вход в гостиницу был рядом с какой-то лавчонкой, дверь была открыта, и рядом с ней виднелась надпись: "Bureau au premier". Я поднялся по узкой лестнице и на площадке обнаружил нечто вроде стеклянной каморки, в которой находился стол и два стула. Снаружи стояла скамейка, на которой коридорный, по-видимому, проводил свои беспокойные ночи. Навстречу мне никто не попался, но под электрическим звонком имелась надпись: "garcon". Я нажал кнопку, и вскоре появился молодой человек с бегающими глазами и мрачной физиономией. Он был в жилетке и ковровых шлепанцах.
  Не знаю почему, я спросил с самым что ни на есть небрежным видом:
  - Не стоит ли здесь случайно некий мистер Стрикленд?
  - Номер тридцать два. Шестой этаж, - последовал ответ.
  Я так опешил, что в первую минуту не нашелся, что сказать.
  - Он дома?
  Портье взглянул на доску, висевшую в каморке.
  - Ключа он не оставлял. Сходите наверх, посмотрите.
  Я счел необходимым задать еще один вопрос:
  - Madame est la?
  - Monsieur est seui!
  Коридорный окинул меня подозрительным взглядом, когда я и впрямь отправился наверх. На темной и душной лестнице стоял какой-то омерзительный кислый запах. На третьем этаже растрепанная женщина в капоте распахнула дверь и молча уставилась на меня. Наконец я добрался до шестого этажа и постучал в дверь под номером тридцать два. Внутри что-то грохнуло, и дверь приоткрылась. Передо мной стоял Чарлз Стрикленд. Он не сказал ни слова и явно не узнал меня.
  Я назвал свое имя. И далее постарался быть грациозно-небрежным:
  - Вы меня, видимо, не помните. Я имел удовольствие обедать у вас прошлым летом.
  - Входите, - приветливо отвечал он. - Очень рад вас видеть. Садитесь.
  Я вошел. Это была тесная комнатка, битком набитая мебелью в стиле, который французы называют стилем Луи-Филиппа. Широкая деревянная кровать, прикрытая красным стеганым одеялом, большой гардероб, круглый стол, крохотный умывальник и два стула, обитых красным репсом. Все грязное и обтрепанное. Ни малейших следов греховного великолепия, которое живописал мне полковник Мак-Эндрю. Стрикленд сбросил на пол одежду, валявшуюся на одном из стульев, и предложил мне сесть.
  - Чем могу служить? - спросил он.
  В этой комнатушке он казался еще крупнее, чем в первый вечер нашего знакомства. Он, видимо, не брился уже несколько дней, на нем была поношенная куртка. Тогда, у себя дома, в элегантном костюме Стрикленд явно был не в своей тарелке; теперь, неопрятный и непричесанный, он, видимо, чувствовал себя превосходно. Я не знал, как он отнесется к заготовленной мною фразе.
  - Я пришел по поручению вашей супруги.
  - А я как раз собирался глотнуть абсента перед обедом. Пойдемте-ка вместе. Вы любите абсент?
  - Более или менее.
  - Тогда пошли.
  Он надел котелок, очень и очень нуждавшийся в щетке.
  - Мы можем и пообедать вместе. Вы ведь, собственно, должны мне обед.
  - Разумеется. Вы один?
  Я льстил себе, воображая, что весьма ловко задал щекотливый вопрос.
  - О да! По правде говоря, я уже три дня рта не раскрывал. Французский язык мне что-то не дается.
  Спускаясь с ним по лестнице, я недоумевал, что сталось с девицей из кафе. Успели они поссориться, или его увлечение уже прошло? Впрочем, последнее казалось мне сомнительным, ведь он чуть ли не целый год готовился к бегству. Дойдя до кафе на улице Клиши, мы уселись за одним из столиков, стоявших прямо на мостовой.

12

  Улица Клиши в этот час была особенно многолюдна, и, обладая мало-мальски живым воображением, здесь едва ли не любого прохожего можно было наделить романтической биографией. По тротуару сновали клерки и продавщицы; старики, словно сошедшие со страниц Бальзака; мужчины и женщины, извлекающие свой доход из слабостей рода человеческого. Оживление и сутолока бедных кварталов Парижа волнуют кровь и подготавливают к всевозможным неожиданностям.
  - Вы хорошо знаете Париж? - спросил я.
  - Нет. Мы провели в Париже медовый месяц. С тех пор я здесь не бывал.
  - Но как, скажите на милость, вы попали в этот отель?
  - Мне его рекомендовали. Я искал что-нибудь подешевле.
  Принесли абсент, и мы с подобающей важностью стали капать воду на тающий сахар.
  - Думается, мне лучше сразу сказать вам, зачем я вас разыскал, - начал я не без смущения.
  Его глаза блеснули.
  - Я знал, что рано или поздно кто-нибудь разыщет меня. Эми прислала мне кучу писем.
  - В таком случае вы отлично знаете, что я намерен вам сказать.
  - Я их не читал.
  Чтобы собраться с мыслями, я закурил сигарету. Как приступить к возложенной на меня миссии? Красноречивые фразы, заготовленные мною, трогательные, равно как и негодующие, здесь были неуместны. Вдруг он фыркнул.
  - Чертовски трудная задача, а?
  - Пожалуй.
  - Ладно, выкладывайте поживее, а потом мы премило проведем вечер.
  Я задумался.
  - Неужели вы не понимаете, что ваша жена мучительно страдает?
  - Ничего, пройдет!
  Не могу описать, до чего бессердечно это было сказано. Я растерялся, но сделал все, чтобы не показать этого, и заговорил тоном моего дядюшки Генри, священника, когда тот уговаривал кого-нибудь из родственников принять участие в благотворительной подписке.
  - Вы не рассердитесь, если я буду говорить откровенно?
  Он улыбнулся и покачал головой.
  - Чем она заслужила такое отношение?
  - Ничем.
  - Вы что-нибудь против нее имеете?
  - Ровно ничего.
  - В таком случае разве не чудовищно оставить ее после семнадцати лет брака?
  - Чудовищно.
  Я с удивлением взглянул на него. Столь чистосердечное признание моей правоты выбило у меня почву из-под ног. Положение мое было не только затруднительно, но и смехотворно. Я собирался увещевать и уговаривать, грозить и взывать к его сердцу, предостерегать, негодовать, язвить, убивать сарказмом. Но что, черт возьми, прикажете делать исповеднику, если грешник давно раскаялся? Опыта у меня не было ни малейшего, ибо сам я всегда упорно отрицал все обвинения, которые мне предъявлялись.
  - Ну и что же дальше? - спросил Стрикленд.
  Я постарался презрительно скривить губы.
  - Что ж, если вы все признаете, мне, пожалуй, не стоит больше распространяться.
  - Не стоит.
  Мне стало очевидным, что я не слишком ловко выполнил свою миссию, и я разозлился.
  - Черт подери, но нельзя же оставлять женщину без гроша.
  - Почему нельзя?
  - Как прикажете ей жить?
  - Я содержал ее семнадцать лет. Почему бы ей для разнообразия теперь не содержать себя самой?
  - Она не может.
  - Пусть попытается.
  Конечно, у меня нашлось бы, что на это ответить. Я мог бы заговорить об экономическом положении женщины, об обязательствах, которые мужчина, гласно и негласно, берет на себя, вступая в брак, но вдруг я понял, что в конце концов важно только одно.
  - Вы больше не любите ее?
  - Ни капли.
  Все это были очень серьезные вопросы в человеческой жизни, но манера, с которой он отвечал, была такой задорной и наглой, что я кусал себе губы, лишь бы не расхохотаться. Я твердил себе, что его поведение отвратительно, и изо всех сил старался возгореться благородным негодованием.
  - Но, черт вас возьми, вы же обязаны подумать о детях. Они вам ничего худого не сделали. И они не просили вас произвести их на свет. Если вы о них не позаботитесь, они будут выброшены на улицу.
  - Они много лет прожили в холе и неге. Не все дети живут так. Кроме того, о них кто-нибудь да позаботится. Я уверен, что Мак-Эндрю станет платить за их учение.
  - Но разве вы не любите их? Они такие славные. Неужели вы хотите совсем от них отказаться?
  - Я любил их, когда они были маленькие, а теперь, когда они подросли, я, по правде говоря, никаких чувств к ним не питаю.
  - Это бесчеловечно!
  - Очень может быть.
  - И вам нисколько не стыдно?
  - Нет.
  Я попытался изменить курс.
  - Вас будут считать просто свиньей.
  - Пускай!
  - Неужели вам приятно, когда вас клянут на всех перекрестках?
  - Мне все равно.
  Его ответ звучал так презрительно, что мой вполне естественный вопрос показался мне верхом глупости. Я подумал минуту-другую.
  - Не понимаю, как может человек жить спокойно, зная, что все вокруг осуждают его? Рано или поздно это начнет вас тяготить. У каждого из нас имеется совесть, и когда-нибудь она непременно проснется. К примеру, вдруг ваша жена умрет, разве вы не будете мучиться угрызениями совести?
  Он молчал, и я терпеливо дожидался, пока он заговорит. Но в конце концов мне пришлось прервать молчание.
  - Что вы на это скажете?
  - То, что вы идиот.
  - Вас ведь могут заставить содержать жену и детей, - возразил я, несколько уязвленный. - Я не сомневаюсь, что закон возьмет их под свою защиту.
  - А может закон снять луну с неба? У меня ничего нет. Я приехал сюда с сотней фунтов.
  Если я и раньше недоумевал, то теперь уж окончательно встал в тупик. Ведь жизнь в "Отеле де Бельж" и вправду свидетельствовала о крайне стесненных обстоятельствах.
  - А что вы будете делать, когда эти деньги выйдут?
  - Как-нибудь подработаю.
  Он был совершенно спокоен, и в глазах его по-прежнему мелькала насмешливая улыбка, от которой все мои речи становились дурацкими. Я замолчал, соображая, что мне еще сказать. Но на этот раз первым заговорил он.
  - Почему бы Эми не выйти опять замуж? Она еще не старуха и собой недурна. Я могу рекомендовать ее как превосходную жену. Если она пожелает развестись со мной, пожалуйста, я возьму вину на себя.
  Теперь пришел мой черед улыбаться. Как он ни хитер, но мне ясно, что за цель он преследует. Он скрывает, что приехал сюда с женщиной, и пускается на всевозможные уловки, чтобы замести следы. Я отвечал очень решительно.
  - Ваша жена ни за что не согласится на развод. Это ее бесповоротное решение. Оставьте всякую надежду.
  Он посмотрел на меня с непритворным удивлением. Улыбка сбежала с его губ, и он очень серьезно сказал:
  - Да ведь мне, голубчик, все едино, что в лоб, что по лбу.
  Я рассмеялся.
  - Полно, не считайте нас такими уж дураками. Мы знаем, что вы уехали с некоей особой.
  Он даже привскочил на месте и разразился громким хохотом. Смеялся он так заразительно, что сидевшие поблизости обернулись к нему, а потом и сами начали смеяться.
  - Не вижу тут ничего смешного.
  - Бедняжка Эми, - осклабился он.
  Затем его лицо приняло презрительное выражение.
  - Убогий народ эти женщины. Любовь! Везде любовь! Они думают, что мужчина уходит от них, только польстившись на другую. Не такой я болван, чтоб проделать все, что я проделал, ради женщины.
  - Вы хотите сказать, что ушли от жены не из-за другой женщины?
  - Конечно!
  - Вы даете мне честное слово?
  Не знаю, зачем я потребовал от него честного слова, верно, по простоте душевной.
  - Честное слово.
  - Тогда объясните мне, бога ради, зачем вы оставили ее?
  - Я хочу заниматься живописью.
  Я смотрел на него, вытаращив глаза. Я ничего не понял и на минуту подумал, что передо мной сумасшедший. Вспомните, я был очень молод, а его считал человеком уже пожилым. От удивления у меня все на свете вылетело из головы.
  - Но вам уже сорок лет.
  - Поэтому-то я и решил, что пора начать.
  - Вы когда-нибудь занимались живописью?
  - В детстве я мечтал стать художником, но отец принудил меня заниматься коммерцией, он считал, что искусством ничего не заработаешь. Я начал писать с год назад. И даже посещал вечернюю художественную школу.
  - А миссис Стрикленд думала, что вы проводите это время в клубе за бриджем?
  - Да.
  - Почему вы не рассказали ей?
  - Я предпочитал держать язык за зубами.
  - И живопись вам дается?
  - Еще не вполне. Но я научусь. Для этого я и приехал сюда. В Лондоне нет того, что мне нужно. Посмотрим, что будет здесь.
  - Неужели вы надеетесь чего-нибудь добиться, начав в этом возрасте? Люди начинают писать лет в восемнадцать.
  - Я теперь научусь быстрее, чем научился бы в "восемнадцать лет.
  - С чего вы взяли, что у вас есть талант?
  Он ответил не сразу. Взгляд его был устремлен на снующую мимо нас толпу, но вряд ли он видел ее. То, что он ответил, собственно, не было ответом.
  - Я должен писать.
  - Но ведь это более чем рискованная затея!
  Он посмотрел на меня. В глазах его появилось такое странное выражение, что мне стало не по себе.
  - Сколько вам лет? Двадцать три?
  Вопрос показался мне бестактным. Да, в моем возрасте можно было пускаться на поиски приключений; но его молодость уже отошла, он был биржевой маклер с известным положением в обществе, с женой и детьми. То, что было бы естественно для меня, - для него непозволительно. Я хотел быть беспристрастным.
  - Конечно, может случиться чудо, и вы станете великим художником, но вы же должны понять, что тут один шанс против миллиона. Ведь это трагедия, если в конце концов вы убедитесь, что совершили ложный шаг.
  - Я должен писать, - повторил он.
  - Ну, а что, если вы навсегда останетесь третьесортным художником, стоит ли всем для этого жертвовать? Не во всяком деле важно быть первым. Можно жить припеваючи, даже если ты и посредственность. Но посредственным художником быть нельзя.
  - Вы просто олух, - сказал он.
  - Не знаю, почему так уж глупы очевидные истины.
  - Говорят вам, я должен писать. Я ничего не могу с собой поделать. Когда человек упал в реку, неважно, хорошо он плавает или плохо. Он должен выбраться из воды, иначе он потонет.
  В голосе его слышалась подлинная страсть; вопреки моему желанию она захватила меня. Я почувствовал, что внутри его клокочет могучая сила, и мне стало казаться, что нечто жестокое и непреодолимое помимо его воли владеет им. Я ничего не понимал. Точно дьявол вселился в этого человека, дьявол, который каждую минуту мог растерзать, погубить его. А с виду Стрикленд казался таким заурядным. Я не сводил с него глаз, но это его не смущало. Интересно, за кого можно принять его, думал я, когда он вот так сидит здесь в своей старой куртке и давно не чищенном котелке; брюки на нем мешковатые, руки нечисты; лицо его, с небритой рыжей щетиной на подбородке, с маленькими глазками и большим задорным носом, грубо и неотесанно. Рот у него крупный, губы толстые и чувственные. Нет, мне не подобрать для него определения.
  - Так, значит, вы не вернетесь к жене? - сказал я наконец.
  - Никогда.
  - Она готова все забыть и начать жизнь сначала. И никогда она ни в чем не упрекнет вас.
  - Пусть убирается ко всем чертям.
  - Вам все равно, если вас будут считать отъявленным мерзавцем? И все равно, если она и ваши дети вынуждены будут просить подаяния?
  - Плевать мне.
  Я помолчал, чтобы придать больше веса следующему моему замечанию, и сказал со всей решительностью, на которую был способен:
  - Вы хам и больше ничего.
  - Ну, теперь, когда вы облегчили душу, пойдемте-ка обедать.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»