Sponsor's links:
Sponsor's links:

Биографии : Детская литература : Классика : Практическая литература : Путешествия и приключения : Современная проза : Фантастика (переводы) : Фантастика (русская) : Философия : Эзотерика и религия : Юмор


«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

прочитаноне прочитано
Прочитано: 67%

Глава 31

Мартин случайно встретил на Бродвее свою сестру, - случай оказался счастливый, хотя Мартин и растерялся. Гертруда ждала на углу трамвая и первая увидела брата, заметила, какое у него напряженное, исхудалое лицо, какое отчаяние и тревога в глазах. Мартина и вправду терзали тревога и отчаяние. Он только что был у ростовщика, пытался выжать еще немного денег за велосипед, но тщетно. С наступлением дождливой осени Мартин заложил велосипед, а черный костюм придержал.
- У вас еще есть черный костюм, - отвечал ему ростовщик, который знал на память все его имущество. - Не вздумайте сказать, что вы заложили костюм у этого еврея Липки. Потому что тогдаЕ
Вид у него был угрожающий, и Мартин поспешно воскликнул:
- Нет-нет, костюм у меня. Но он мне нужен для одного дела.
- Прекрасно, - сказал процентщик помягче. - И мне он нужен для дела, иначе я не могу вам дать денег. По-вашему, я сижу тут для собственного удовольствия?
- Но ведь велосипед стоил сорок долларов, и он в хорошем состоянии, - заспорил Мартин. - А вы мне дали под него всего только семь долларов. Нет, даже не семь, шесть с четвертью - взяли вперед проценты.
- Хотите еще немного денег, несите костюм, - был ответ, и Мартин вышел из душной лавчонки в таком отчаянии, что оно отразилось на его лице и вызвало у сестры жалость.
Едва они встретились, с Телеграф-авеню подошел трамвай и остановился, впуская послеобеденных покупателей. Мартин помог Гертруде подняться на ступеньку, сжал ей руку повыше локтя, и она поняла, это он прощается. Она обернулась, посмотрела на него. При виде его изможденного лица ее опять пронзила жалость.
- Ты не едешь? - спросила она. И тотчас сошла с трамвая.
- Я пешкомЕ надо же размяться, - объяснил Мартин.
- Ну и я с тобой пройдусь квартал-другой, - заявила миссис Хиггинботем. - Может, и мне получшеет. Что-то я последние дни вроде как вареная.
Мартин глянул на нее - да, недаром она пожаловалась: одета неряшливо, появилась нездоровая полнота, плечи ссутулились, лицо усталое, обмякшее и походка тяжелая, деревянная, какая-то пародия на походку человека раскованного, не обремененного заботами.
- Хватит, дальше не ходи, - сказал Мартин на первом же углу, хотя она и так уже остановилась, - сядешь на следующий трамвай.
- Господи! До чего ж я уморилась! - тяжело дыша, сказала Гертруда. - Так ведь и ты еле шлепаешь в эдаких-то башмаках. Подметки совсем прохудились, до Северного Окленда нипочем не дойдешь.
- У меня дома еще пара, получше, - сказал Мартин.
- Приходи завтра обедать, ладно? - неожиданно пригласила сестра. - Мистера Хиггинботема не будет. В Сан-Леандро поедет, дела у него.
Мартин покачал головой, но, услыхав про обед, не совладал с собою - глаза блеснули, выдавая, что он голоден как волк.
- У тебя ни гроша, Март, вон ты почему пешком идешь. Размяться! - Гертруда хотела презрительно фыркнуть, но только засопела. - Стой-ка, обожди. - И, порывшись в сумке, сунула Мартину в руку пять долларов. - Я и позабыла. Март, у тебя ж был день рождения, - запинаясь, пробормотала она.
Мартин невольно зажал в руке монету. Тотчас понял, нельзя ее принять, и замер, раздираемый сомнениями. Этот золотой означал пищу, жизнь, бодрость духа и тела, силу писать дальше, и - как знать? - может быть, написать что-то такое, что принесет множество золотых. Перед глазами засветились рукописи двух только что законченных эссе. Вот они валяются под столом на кипе возвращенных рукописей, ведь у него нет марок, и вот перед глазами отпечатанные на машинке названия: "Служители тайны" и "Колыбель красоты". Он еще ни одному журналу их не предлагал. Они настоящие, как все, что он писал в этом роде. Если бы только у него были для них марки! Уверенность, что в конце концов ему повезет, верный союзник голода, вспыхнула в нем, и он поспешно опустил монету в карман.
- Я отдам, Гертруда, в сто раз больше отдам, - сглотнув ком в горле, выговорил Мартин, глаза его влажно заблестели. - Помяни мое слово! - вдруг уверенно воскликнул он. - Года не пройдет, высыплю тебе в руки ровно сотню этих желтеньких кругляшей. Я не прошу тебя верить. Вот подожди - и увидишь.
А Гертруда и не верила. От недоверчивости ей стало не по себе, и, не найдя более подходящих слов, она сказала:
- Голодный ты, Март, я уж знаю. По тебе сразу видать. Приходи почаще обедать. Как мистера Хиг-гинботема дома не будет, я к тебе пошлю кого из ребятишек. И слышь, МартЕ
Он ждал, в глубине души уже зная, что она сейчас скажет, слишком ясен был ему ход ее мыслей.
- Не пора ль тебе, Март, найти место?
- А ты не думаешь, что я добьюсь своего? - спросил Мартин.
Гертруда покачала головой.
- Никто в меня не верит, Гертруда, только я сам, - страстно, с вызовом сказал Мартин. - У меня уже есть хорошие вещи, и немало, и рано или поздно их купят.
- А ты почем знаешь, что они хорошие?
- Потому чтоЕ - Мартин запнулся, а в мозгу у него возникла панорама литературы и истории литературы, и он понял: нечего и пытаться втолковать ей, почему он в себя верит. - Ну, потому что это лучше, чем девяносто девять процентов того, что печатают в журналах.
- Надо бы тебе образумиться, - беспомощно возразила Гертруда, неколебимо уверенная, однако, что правильно определила его беду. Надо бы тебе образумиться, - повторила она, - а завтра приходи обедать.
Мартин подсадил ее в трамвай и поспешил на почту, где три из пяти долларов потратил на марки, а под вечер по дороге к Морзам опять зашел на почту, взвесил множество длинных пухлых конвертов и наклеил на них все марки, кроме трех двухцентовых. Вечер этот сыграл огромную роль в жизни Мартина, потому что после обеда он познакомился с Рассом Бриссен-деном. Как Бриссенден там оказался, кто из друзей или знакомых его привел, Мартин не знал. Даже и расспрашивать о нем Руфь не стал. Короче говоря, Бриссенден показался Мартину личностью бесцветной, пустой, не стоящей внимания. Час спустя он решил, что Бриссенден вдобавок невежа - шастает по комнатам, глазеет на картины, а то возьмет со стола или вытащит с полки книгу или журнал и уткнется в них. Под конец, забыв, что он в гостях, в чужом доме, никого не замечая, уселся в глубоком моррисовском кресле и углубился в вытащенный из кармана тоненький томик. Читал и рассеянно поглаживал, ерошил волосы. За весь вечер Мартин еще только раз взглянул на него - он шутил с несколькими молодыми женщинами и явно их очаровал.
Случилось так, что, уходя домой, Мартин нагнал Бриссендена, уже переступившего порог.
- А, это вы? - окликнул его Мартин. Тот неприветливо что-то буркнул, однако пошел рядом. Мартин больше не пытался завязать разговор, и несколько кварталов они прошли в довольно тягостном молчании.
- Надутый старый осел!
Неожиданность и ядовитая сила этого возгласа ошарашила Мартина. Вышло забавно, и однако спутник становился ему все неприятнее.
- Чего ради Тзы к ним ходите? - резко бросил тот ему после того, как они молча прошли еще квартал.
- А вы? - не растерялся Мартин.
- Сам не знаю, черт возьми, - был ответ. - Ну, по крайней мере, это впервые я так оплошал. В сутках двадцать четыре часа, надо же их как-то убить. Пойдемте выпьем.
- Пойдемте, - согласился Мартин.
И сам растерялся, с какой стати вдруг принял приглашение. Дома, до того как лечь, предстояло несколько часов заниматься поделками, потом, когда ляжет, его ждет том Вейсмана, не говоря уже об "Автобиог-рафии" Герберта Спенсера, которая для него заманчивей самого завлекательного романа. Чего ради тратить время на малоприятного человека, мелькнула мысль. Но привлекли, пожалуй, не этот человек и не выпивка, а то, что ей сопутствует, - яркие огни, зеркала, сверкающие бокалы, разгоряченные весельем лица, звучный гул мужских голосов. Вот что притягательно - голоса мужчин, людей бодрых, уверенных, тех, кто отведал успеха и, как свойственно мужчине, может потратиться на выпивку. Он, Мартин, одинок - вот в чем беда, вот почему он ухватился за приглашение, как хватает приманкулюбую, самую ничтожную - хищная рыба. С тех пор как он выпивал с Джо в "Горячих ключах", Мартин только еще раз выпил вина в баре, когда его угостил португалец-бакалейщик. Усталость ума не вызывает такого острого желания выпить, как усталость физическая, и обычно Мартина не тянуло к спиртному. Но как раз сейчас выпить хотелось, вернее, хотелось оказаться там, где шумно и людно, где подают спиртное и пьют. Таким местом и был "Грот", где они сидели с Бриссенденом, откинувшись в глубоких кожаных креслах, и пили виски с содовой.
Завязался разговор. Говорили о многом, и то Брис-сенден, то Мартин по очереди заказывали еще виски с содовой. Сам Мартин мог выпить очень много, не хмелея, но только диву давался, глядя, как пьет собеседник, и время от времени замолкал, дивясь его речам. Очень быстро у Мартина сложилось впечатление, что Бриссенден знает все на свете, что это второй настоящий интеллектуал, которого он встретил в своей жизни. Но он заметил в Бриссендене и то, чего лишен был профессор Колдуэл, - огонь, поразительную чуткость и прозорливость, неукротимое пламя гения. Живая речь его била ключом. С тонких губ, словно из какой-то умной жестокой машины, слетали отточенные фразы, которые разили и жалили, а потом эти тонкие губы, прежде чем что-то вымолвить, ласково морщились, и звучали мягкие, бархатисто-сочные фразы, что сияли и славили, и исполнены были неотразимой красоты, и эхом отзывались на загадочность и непостижимость бытия; и еще они, эти тонкие губы, точно боевая труба, возвещали о громе и смятении грандиозной битвы, звучали и фразы, чистые, как серебро, светящиеся, как звездные просторы, в них отчетливо выражено было последнее слово науки, но было и нечто большее - слово поэта, смутная неуловимая истина, для которой как будто и нет слов, и однако же выраженная тончайшими ускользающими оттенками слов самых обыкновенных. Каким-то чудесным прозрением он проникал за пределы обыденного и осязаемого, туда, где нет такого языка, чтобы рассказать о виденном, и однако неизъяснимым волшебством своей речи вкладывал в знакомые слова неведомые значения и открывал Мартину то, чего не передашь заурядным душам.
Мартин забыл об испытанной поначалу неприязни. Вот оно перед ним, наяву, то лучшее, о чем рассказывали книги. Вот он подлинно высокий ум, живой человек, на которого можно смотреть снизу вверх. "Я во прахе у ног твоих", - опять и опять повторял про себя Мартин.
- Вы изучали биологию, - многозначительно сказал он вслух.
К его удивлению, Бриссенден покачал головой. This file was created for VaLib.ru library
- Но вы утверждаете истины, к которым может подвести только биология, - настаивал Мартин и опять встретил непонимающий взгляд Бриссендена. - В своих выводах вы близки авторам, которых уж наверняка читали.
- Рад это слышать, - был ответ. - Если крохи моих знаний сокращают мой путь к истине, это весьма утешительно. Хотя меня весьма мало интересует, прав я или неправ. Все равно это бесполезно. Человеку не дано узнать абсолютную истину.
- Вы ученик Спенсера! - торжествующе воскликнул Мартин.
- С юности его не читал, да и тогда читал только его "Образование".
- Вот бы мне так мимоходом подхватывать знания. - выпалил Мартин полчаса спустя. Он придирчиво оценивал умственный багаж Бриссендена. - Вы - настоящий философ, вот что самое поразительное. Вы утверждаете как аксиому новейшие факты, которые науке удалось установить только a posteriori [5]. Вы делаете верные выводы мгновенно. Вы сокращаете путь, да еще как. Вы устремляетесь к истине со скоростью света, это какой-то дар сверхмысли.
- Да, как раз это всегда тревожило преподобного Джозефа и брата Даттона, - сказал Бриссенден. - Нет, нет, сам я отнюдь не служитель божий. Просто мне повезло - по прихоти судьбы я получил образование в католическом колледже. А вы где набирались познаний?
Мартин рассказывал, а сам внимательно присматривался к Бриссендену, ничего не упускал, перебегал взглядом с длинного худого аристократического лица и сутулых плеч к брошенному на соседний стул пальто, карманы которого вытянулись и оттопырились под грузом книг. Лицо Бриссендена и длинные узкие кисти рук темны от загара, даже слишком темны, подумал Мартин. Странно это. Бриссенден явно не охотник до загородных прогулок. Где же его так обожгло солнцем? Что-то недоброе почудилось Мартину в этом загаре, когда он опять и опять вглядывался в узкое лицо с обтянутыми скулами и впалыми щеками, украшенное орлиным носом на редкость красивой формы. Глаза самой обыкновенной величины. Не такие уж большие, но и не маленькие, неприметно карие; но в них тлел огонек, вернее, таилось нечто двойственное, до странности противоречивое. В глазах был неукротимый вызов, даже какая-то жестокость, и однако взгляд этот пробуждал жалость. Мартин поймал себя на том, что невесть почему жалеет Бриссендена - впрочем, очень скоро ему предстояло узнать почему.
- А я чахоточный, - небрежно объявил Бриссенден чуть погодя, сказав перед тем, что вернулся из Аризоны. - Я прожил там два года из-за тамошнего климата.
- А опять в здешнем климате жить не боитесь?
- Боюсь?
Бриссенден всего лишь повторил то, что сказал Мартин. Но его лицо, лицо аскета, ясней слов сказало, что он не боится ничего. Глаза сузились, глаза орла, и у Мартина перехватило дыхание, он вдруг увидел Орлиный клюв, расширенные ноздри, - воплощенная гордость, дерзкая решимость. Великолепно, с дрожью восторга подумал Мартин, даже сердце забилось сильнее. А вслух он процитировал:
Под тяжкой палицей судьбы
Я не склоняю головы.
- Вы любите Хенли, - сказал Бриссенден, лицо его мгновенно изменилось, оно засветилось безмерной добротой и нежностью. - Ну конечно, иначе просто быть не могло. Хенли! Отважная душа. Среди нынешних рифмоплетов - журнальных рифмоплетов - он возвышается точно гладиатор среди евнухов.
- Вы не любите журналы? - несмело, с сомнением в голосе спросил Мартин.
- А вы любите? - гневно рявкнул Бриссевден, Мартин даже испугался.
- ЯЕ Я пишуЕ вернее, пытаюсь писать для журналов, - запинаясь, выговорил он.
- Это лучше, - смягчился Бриссенден. - Вы пытаетесь писать, но не преуспели. Уважаю ваш неуспех и восхищаюсь им. Я понимаю, как вы пишете. Это сразу видно. В том, что вы пишете, есть одно свойство, которое закрывает путь в журналы. Есть мужество, а этот товар журналам не требуется. Им нужны нюни и слюни, и, видит бог, им это поставляют, только не вы.
- Я не гнушаюсь поделок, - возразил Мартин.
- НаоборотЕ - Бриссенден чуть помолчал, оценил бесцеремонным взглядом бьющую в глаза бедность Мартина, оглядел сильно потрепанный галстук и замахрившийся воротничок, лоснящиеся рукава пиджака, бахрому на одной манжете, перевел взгляд на впалые щеки Мартина. - Наоборот, поделки гнушаются вас, так гнушаются, что и не надейтесь стать с ними вровень. Послушайте, приятель, я мог бы оскорбить вас, мог бы предложить вам поесть.
Против воли Мартина кровь бросилась ему в лицо, и Бриссенден торжествующе засмеялся.
- Сытого таким приглашением не оскорбишь, - заключил он.
- Вы дьявол! - вскипел Мартин.
- Так ведь я вас не пригласил.
- Не посмели.
- Ну, как знать. А теперь вот приглашаю. И он приподнялся на стуле, словно готовый тотчас отправиться в ресторан.
Мартин сжал кулаки, кровь стучала в висках.
- Боско! Он глотает их живьем! Глотает живьем! - воскликнул Бриссенден, подражая Spieler [6], местной знаменитости - глотателю змей.
- Вас я и правда мог бы проглотить живьем, - сказал Мартин, в свой черед смерив бесцеремонным взглядом Бриссендена, изглоданного болезнью и тощего.
- Только я того не стою.
- Наоборот, - Мартин чуть подумал, - повод того не стоит. - Он рассмеялся искренне, от всей души. - Признаюсь, вы заставили меня свалять дурака, Бриссенден. Я голоден, вы это поняли, удивляться тут нечему, и нет в этом для меня ничего позорного. Вот видите, издеваюсь над условностями и убогой прописной моралью, но являетесь вы, бросаете меткое, справедливое замечание - и вот я уже раб тех же убогих прописей.
- Вы оскорбились, - подтвердил Бриссенден.
- Конечно, минуту назад. Предрассудки, память ранней юности. Когда-то я усвоил их и они наложили отпечаток на все, что я усвоил после. У всякого своя слабость, у меня - эта.
- Но вы одолеваете ее?
- Конечно, одолеваю.
- Уверены?
- Уверен.
- Тогда пойдемте поедим.
- Я заплачу, - ответил Мартин, пытаясь расплатиться за виски с содовой остатками от своих двух долларов, но Бриссенден сдвинул брови, и официант положил деньги на стол.
Мартин поморщился, сунул деньги в карман, и на миг на плечо его доброй тяжестью легла рука Брис-сендена.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»



- без автора - : Адамс Дуглас : Антуан Сен-Экзюпери : Басов Николай : Бегемот Кот : Булгаков : Бхайравананда : Воннегут Курт : Галь Нора : Гаура Деви : Горин Григорий : Данелия Георгий : Данченко В. : Дорошевич Влас Мих. : Дяченко Марина и Сергей : Каганов Леонид : Киз Даниэл : Кизи Кен : Кинг Стивен : Козлов Сергей : Конецкий Виктор : Кузьменко Владимир : Кучерская Майя : Лебедько Владислав : Лем Станислав : Логинов Святослав : Лондон Джек : Лукьяненко Сергей : Ма Прем Шуньо : Мейстер Максим : Моэм Сомерсет : Олейников Илья : Пелевин Виктор : Перри Стив : Пронин : Рязанов Эльдар : Стругацкие : Марк Твен : Тови Дорин : Уэлбек Мишель : Франкл Виктор : Хэрриот Джеймс : Шааранин : Шамфор : Шах Идрис : Шекли Роберт : Шефнер Вадим : Шопенгауэр

Sponsor's links: