«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 70%

19.09.69

  Якорные вахты спокойные. Ночью читал статью Томаса Манна лАнна Каренина».
  Манн думал о ней, глядя в прибой, на берегу Балтийского моря.
  Могучая сила наката возбуждала в его душе почтительное волнение, первозданную нежность, чувство приобщения к вечной стихии.
  Он сидел на пляже, укутав ноги пледом, глядел на море, прибой, облака и думал об Анне Карениной. Он специально выбрал это место, потому что с детства чувствовал духовное родство с морем и эпосом. Море и эпос - две стихии, одна из них - образ и подобие другой, - так он ощущал и думал.
  Падали и падали на равнодушный песок накатные волны, грохотали их мокрые тела, разбиваясь в пыль, и плавно рождались вновь. Корявые от ветров сосны цеплялись жилистыми корнями за дюны.
  Старый немец писал на влажных от морского дыхания страницах.
  Незримой сидела близко от него прекрасная женщина Анна, придерживая шляпу. Слепой грек, родившийся на северных берегах далекого Черного моря, трогал струны в такт волнам, он тоже был здесь.
  Старый немец писал: лЭпическая стихия с ее величавыми просторами, с ее привкусом свежести и жизненной силы, с вольным и размеренным дыханием ее ритма, с ее однообразием, которое никогда не наскучит, - как она сродни морю, как море сродни ей! Я имею здесь в виду гомеровскую стихию, древнее, как мир, искусство повествования, тесно связанное с природой, во всем его наивном величии, во всей его телесности и предметности, непреходящее здоровое начало, непреходящий реализм. В этом - сила Толстого, сила, которой не обладал в такой мере ни один эпический художник нового времени, сила, которая отличает его гений - если не по масштабу, то, во всяком случае, по самой сути, - от болезненного величия Достоевского с его надрывом, с его гротескно-апокалипсическими картинамиЕ»
  А где-то в двух милях от меня, в черной тропической ночи на острове с красивым названием Рафаэль, спят и медленно умирают десятка два несчастных людей. Под бортом в свете траловой люстры ходят пять рыб-игл. По корме горят огни лБоровичей» - это наш космический близнец и побратим. Мы с ним одной судьбы, одной крови.
  Болит обжаренная кожа.
  Опять о надстройки разбиваются птицы. Я наконец понял, почему они не способны взлететь с палубы. Они не могут взлететь вертикально, им нужна взлетная дорожка, разбег по воде.
  Я подошел к одной, она забилась, от страха отрыгнула что-то белое, что, вероятно, несла детенышам. Я не решился взять ее в руки. Даже курицу мне неприятно брать в руки. Трепыхание живого в руках жутко мне с детства. Это касается и рыб. Но это и не страх, что живое укусит, главное в чем-то другомЕ
  Остров Кокос
  ЕНизкий, 2,5 мили в длину, лишен растительности, и только в средней части его есть пальмы, растущие двумя группами, между которыми стоит одиночная пальма.
  Лоция Индийского океана
  Доктор упрекнул меня в том, что я мало и неправильно загораю.
  К этому времени я уже знал, что я не змея. Змея разом вылезает из старой кожи, а у меня этот процесс после поездки на Сайрен проходил мучительно медленно.
  Сам доктор сбрил волосы на голове, потому что ультрафиолетовые лучи не проходят якобы через шерсть. Тут я и прочитал ему краткую научную лекцию.
  - Доктор, вы когда-нибудь видели тигра, который загорал бы, сняв шкуру? Если ультрафиолетовые лучи действительно не проходят сквозь шерсть, то вы нигде и никогда не смогли бы купить меховую шубу. Как вам известно, волосатые животные не бреются, они сплошь покрыты шерстью. И даже наша ближайшая родственница обезьяна имеет обнаженным только одно место. То самое место, которое редко кто из людей показывает солнцу. И это место, короче говоря зад, плевать хотело на солнце. Оно проводит жизнь в кромешной темноте и отлично там себя чувствует. В этом отношении оно схоже с летучими мышами. Они тоже всегда живут в темноте. Если бы пушные звери испытывали необходимость в загаре, они в процессе эволюции избавились бы от шерсти. И вы остались бы без мехового воротника. Читайте Дарвина, док!
  И я прыгнул за борт вельбота в рубашке, штанах, сандалетах и коричневой французской кепке, под которую я сунул курево и спички. И поплыл на остров Кокос.
  - Вы плаваете как летучая мышь, - заорал он мне вслед.
  Ну что ж, я оставил за ним последнее слово. Мне хотелось быть одному. Одному на Земле.
  Берег острова оказался из обыкновенного, только очень мелкого песка. Идеальный пляж. Не скоро еще здесь поставят зонтики и будки для переодевания.
  За пляжем был маленький обрывчик. Я влез на него. Заросли кустарников, пальмы, и под ногами плотный зеленый мат из ползучих растений и трав. И запах нагретых солнцем растений, оранжерейный. Пассат не может пробиться сквозь заросли и унести этот запах.
  Я пошел в глубь острова. Тишина зноя была вокруг. И крики птиц не нарушали знойной тишины. И жужжание бесчисленных мух тоже не нарушало тишины. Как будто не существовало рядом океана с его вечным гулом. И только когда ступал на высохшую ветку, ее треск грохал выстрелом. Ветки казались, конечно, гадами. И скоро стало неуютно от непривычности окружающего островного мира. Здесь легко было представить себя потерпевшим бедствие. Вот я выбрался на этот островок, выполз из прибоя, один, товарищи погибли, тишина гробовая, хотя жужжат мухи, шелестят вершины пальм. Все отчужденное, как лес в записках моего сумасшедшего, все живет само по себе, не обращает на тебя внимания; а что тут живет, ты не знаешь, кто выйдет или выползет из кустов, почему они шевельнулись?
  И в то же время какая-то мягкость, умиротворение, ласка и неясность касались души. Вечная душевная судорога от сознания своих обязанностей, сложностей в отношениях с людьми, усталости, тоски по родному слабела. Жизнь Земли была так густа на этом крохотном островке.
  Я вышел на противоположную сторону, увидел лагуну, отделенную от океанского простора бурунами рифов, увидел огромный позвонок с обломками ребер какого-то морского чудовища, выбеленные солнцем, окаменевшие раковины, и ветер сразу высушил на мне одежду.
  Я сел на позвонок и закурил. Мне хотелось этот огромный позвонок увезти с собой, как когда-то на острове Вайгач хотелось украсть щенка - будущего вожака.
  В блокадном бомбоубежище, в замерзшем городе я читал журналы с красными обложками лМир приключений». И рассказы из этих журналов я помню лучше, чем блокаду. Быть может, потому, что ее я вспоминать не люблю.
  Е Капитан старой галоши в южных морях, у него слабеет зрение, надо поворачивать у островка с тремя пальмами, он их не видит, спрашивает стюардаЕ Галоша напарывается на рифы, тонет, пар булькает в котлах, капитан не уходит с мостика, шепчет, вцепившись в релинги: лНу, сейчас, уже скоро, тебе немного осталось мучиться, сейчас станет тихоЕ» Он шепчет это своей старой галоше, он плачет от жалости к ней и тонет вместе с судном.
  Е Белый плантатор в джунглях юго-восточной Азии. Сумасшедшее одиночество. Плантатор замечает, что цветной слуга иногда исчезает. От скуки хочет выследить его, но высоко в горах, в чаще джунглей наталкивается на завал, из завала глядит ему в лоб винчестер. На прекрасном английском языке доносится: лЕще один шаг - и я стреляю!» Так плантатор узнает, что на горе живет прокаженныйЕ Черная, душная тропическая ночь, предгрозовая тяжесть и одиночество в ней. И плантатор представляет, в каком совсем ужасном одиночестве тот человек на горе, берет фонарь и начинает показывать вспышки в кромешном мраке. И ему отвечает вспышкаЕ Они преодолели одиночество, они уже вдвоем в этом мире.
  Я сидел среди экзотики и думал об авторах этих рассказов. Их имена люди давно забыли. Наверное, это были очень средние писатели. Но и средний писатель может написать рассказ, который несколько десятков лет сохраняется в памяти человека, если писатель знает то, о чем пишет. Забытые авторы лМира приключений» знали. Сквозь призму их рассказов глядел я на чужой мир.
  Вернусь, думал я, пойду в Публичку, возьму журналы, перечитаю, составлю сборник забытых рассказов, верну к жизни имена давно умерших людей, напишу к сборнику предисловие - у меня хорошее получится предисловие. И на том свете вся компания авторов сборника явится в ад, чтобы поблагодарить меня и смазать кокосовым маслом мою сковородку. И вдруг подумал: а если рассказы окажутся ерундой собачьей? Ведь я потеряю тогда многое, и безвозвратно! Опасно возвращаться в прошлое.
  И все-таки я умудряюсь вернуться в прошлое.
  Я лезу на кокосовую пальму.
  Метрах в двух от земли я понимаю, что уже не отрок. Правда, усвоенные в детстве приемы карабканья по карагачам и тополям вспоминаются с неожиданной четкостью и помогают двигаться вверх по шершавому, уступчатому стволу пальмы.
  Пот заливает глаза, очень жалко штанов, купленных на Канарских островах, некогда белоснежных джинсов, но гроздь кокосовых орехов стоит джинсов - так утешаю я себя. Конечно, кокосовые орехи можно купить, совсем не обязательно самому карабкаться на пальму, но ведь в том-то и главная ценность будущего трофея, что я сам к нему добрался и сам сорвал.
  Пальма обдирает живот даже сквозь рубашку, а я знаю, что при спуске живот страдает куда сильнее, не говоря о том, что спускаясь устаешь в два раза больше, нежели при подъеме. Но я продолжаю обнимать горячий ствол кокосовой пальмы.
  Я уже выше зарослей кустарников, выше птиц, густо усеявших ветки кустарников. Все шире распахивается ширь океана. Я уже вижу белые точки родного лНевеля» и лБоровичей» на горизонте, бирюзовую воду и пену прибойной волны.
  Сердце отчаянно стучит в серый горячий ствол. Далековато будет отсюда падать. Мухи сопровождают меня и на высоте, мерзкие мелкие мухи, липнущие к мокрому телу.
  Еще немного, и можно вцепиться в нижний лист. Интересно, крепкие это листья или полетишь с ними вместе на птенцов и на пики кустарников?
  Я пропихиваю себя в гущу шершавого коричнево-зеленого переплетения, упираюсь наконец коленкой в какой-то куцый, как кочерыжка, отросток и передыхаю среди мерного, отчужденного шелеста пальмовых листьев.
  Вот они - орехи. Трясущейся от перенапряжения рукой дотягиваюсь до грозди. Как она тяжела - девять орехов, каждый килограмма по два.
  Изворачиваюсь и так и этак, чтобы обломать гроздь. Забираюсь еще выше, чтобы пустить в дело ноги, но начинаю понимать, что затея обречена на неудачу. Внутри ветки как будто спрятан добротный манильский трос. А трос не поломаешь, его надо рубить. Рубить нечем. Зря я вишу здесь, распятый на веере пальмовых листьев. Болван. Разве могла бы пальма удержать среди океанских ветров такие тяжелые, огромные плоды на хрупкой ветке? Нет, конечно. И следовало бы подумать об этом на земле.
  Будь неладен нож, купленный в керосиновой лавке на Петроградской стороне. Нож безнадежно заржавел после первого купания в соленой воде. И я не взял его на остров Кокос.
  Сползаю по горячему стройному телу пальмы, обдирая дальше живот и запястья. Когда же наконец земля, черт побери!
  Птицы и мухи кружатся вокруг и издеваются. Боже, во что превратились джинсы! И как красиво, безмятежно покачиваются девять кокосовых орехов на высоте девяти метров, среди коричнево-зеленого переплетения пальмовых листьев.
  Долго сижу на корточках, курю. Раскаленные кусты пахнут терпко и странно, немного дурманят. Да, давно я не занимался физкультурой. Сердце молотит, во рту сухо. Но я не собираюсь сдаваться.
  Шагах в пятидесяти растет другая пальма, толстушка и коротышка. До орехов не больше трех моих ростов. А в траве я обнаруживаю кусок ржавого железа неизвестного происхождения. Сую в задний карман и атакую коротышку. Добравшись до листьев, устраиваюсь удобно. Прямо перед глазами колышутся желтые фонтаны пальмовых цветов, нежные завязи, молоденькие орешки, похожие на желуди. Из центра кроны торчит чрезвычайно соблазнительная штука - свернутый будущий пальмовый лист с острым концом, размером в добрый метр.
  Я начинаю терзать пальму с этого будущего листа. Кручу, верчу, гну, пилю ржавой железкой. Я готов грызть его зубами. Он так туго запеленат сам в себя, в нем так много внутренней живой силы, он весь литой, как металл в чушках, - его обязательно надо повесить на стенке в каюте.
  И вдруг из гнезда, где крепится лист, вырывается армия муравьев, крохотных и стремительных. Все прочитанное о термитах и тропических муравьях, на съедение которым кидают неудачливых путешественников, о глиняных горшках, набитых муравьями и надетых на руки туземных юношей, сдающих экзамен на звание воина, - сведения из лМира приключений», - все это проносится в моем уже изрядно перегретом мозгу. Муравьи облепили рубаху, сотнями тонут в поту на коже, и я остро чувствую могучее земное притяжение. Внутренним взором я вижу белый и чистый скелет, аккуратно объеденный муравьями, висящий среди кокосов. Еще я предчувствую, что в ближайшие секунды насекомые доберутся до всех моих наиболее уязвимых мест, и тогда скипидар покажется мне шампунем. И в то же время я не могу бежать, пока не оторву чего-нибудь от пальмы - на память. Это желание сильнее страха и усталости.
  И я вырываю три больших ореха и ветку пальмовых цветов.
  Я весь покрыт муравьями. Скатываюсь вниз, долго встряхиваюсь, как собака. Зализываю ссадины на запястьях.
  Эти вечные плавные поклоны пальм, колыхание их вершин - как гипнотические пассы. И куда девались попутчики? Почему не слышно голосов?
  Я один на этом острове. Я хотел быть один. И я один.
  Сгибаясь под тяжестью трофеев, бреду к месту высадки. Пот заливает глаза. Мухи электронным облаком вертятся вокруг головы.
  Натыкаюсь на хижину. Незакрытая дверь покачивается на петлях. Жестяной навес и заплывшие грязью бутылки. Несколько непонятных знаков, намалеванных смолой или углем на стене хижины. Тишина покинутости. Запах гниющего жилья. Площадка перед хижиной поросла травой - давно тут никто не был. Хлипкая, нищенская хижина - неудачники и горемыки жили в ней, соленым был их хлеб. Остатки узкоколейки к берегу - что по ней возили? Гуано? Но его мало здесьЕ Покинутое человеческое жилье жутко тем, что вдруг в нем кто-нибудь окажется. Я не заглядываю в хижину.
  Слава богу - впереди слышится веселая ругань. На полянке матросы возятся с орехами, колупают их финками. Прощай, одиночество. Ты, конечно, необходимо, но все должно быть в строгой пропорции.
  Прощай и остров Кокос. Чрезвычайно мало шансов еще раз ступить под сень твоих отчужденных пальм.
  Читал Стендаля. Умный и далеко не сентиментальный Бейль готов был, обливаясь слезами, поцеловать руку Байрону за лЛору»! А насколько Стендаль сегодня кажется современнее БайронаЕ
  И почему-то вспомнился Пьер Лоти. Его лИсландский рыбак» и лИстория спаги». Отличные книги. А у нас забыт и считается бульварным. Он ближе мне, нежели Конрад. Он более трагичен под слоем экзотики и, как ни странно, кажется более достоверным.
  Мы продолжаем стоять на якоре и ловить рыб.
  Красота тропических рыб не может быть описана пером. Все цвета спектра, взятые в той чистоте тонов, которые видишь на срезе зеркала или на уроке физики, когда учитель в солнечном, весеннем классе говорит, что спрашивать сегодня не будет, а покажет опыт. Уже от первых слов учителя ты испытываешь наплыв жеребячьего восторга, радости бытия и безоблачности впереди - до самых восьмидесяти лет. И тут учитель подбавляет вам радости: белый луч с традиционно пляшущими пылинками втыкается в призму и взрывается гремящими красками спектра. Вот такое переживание вызывает красота тропических рыб.
  Мы не знаем их названий. И нет атласа промысловых рыб Индийского океана. Мы считаем ядовитыми тех, которые не имеют чешуи. Остальные идут в котел. До этого они плавают в рабочей шлюпке, прячутся от солнца в тень под банками. Мне, конечно, жалко их.
  лSOS» в Индийском океане
  1. Аргус, прозванный Паноптес, т.е, всевидящий, - сын Агенора или Инаха, по преданию, многоглазый великан, поборовший чудовищного быка, опустошавшего Аркадию. Он задушил тоже змею Эхидну, дочь Земли и Тартара. Гера превратила его в павлина или разукрасила его глазами павлиний хвост. Первоначально многоглазый Аргус означал звездное небо. Миф Аргуса часто изображался на вазах и на помпейской стенной живописи.
  2. Аргус - вид фазана, с чрезвычайно длинным хвостом, водящийся в Малакке и на острове Борнео.
  Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
  лАргус» - название крупнейшей международной морской страховой компании.

04.10.69

  Спал после ночной вахты.
  Из динамика проскрипел голос старпома: лЭлектромеханику срочно в машину! Электромеханику срочно в машину!»
  Я открыл глаза и полежал, раздумывая, что могло случиться.
  Ритм вибрации динамо изменился, потом динамо вообще тихонько заглохло. И умолк шум воздуха в соплах кондишена.
  Стало тревожно на душе. Отчетливо вспомнилось, как лет пятнадцать назад в поселке Дровяное на Кольском заливе вот так же сбавило обороты и вырубилось динамо на аварийно-спасательном судне лВодолаз». Я дежурил по кораблю. И когда спустился в машину и прошел в котельное отделение, то увидел плачущего кочегара Амелькина. Он заснул на вахте, упустил воду и сжег котел. А мы стояли в получасовой готовности и были единственным спасательным кораблем на весь Северный флот.
  Амелькина судили показательным судом, получил он десять лет. Чем отделались остальные, и не помню. Сам отделался легким испугом. Но с тех пор полная тишина на судне всегда будит в душе страх.
  Я влез в шорты и поднялся в штурманскую рубку. На карте островов Каргадос-Карахос лежали две радиограммы.
  лВсем судам: советское спасательное судно ДАргусУ сел на рифы Рафаэль широта 16.50 южная долгота 59.40 восточная требуется срочная помощь тчк все суда просим сообщить возможность ее оказания. Директор-маринер острова Маврикий».
  лРадиоаварийная Владивосток. Последний раз слышали сигналы SOS шлюпочной радиостанции ДАргусаУ 06.44 МСК указал свои координаты широта 16.50 южная долгота 59.40 восточная наши вызовы не отвечает 09.00 МСК буду указанной точке радар наблюдаю группу судов экипаже ДАргусаУ пока сведений нет. Капитан т/х ДВладимир КороленкоУ».
  Под радиограммами на карте 1881 было написано о лейтенанте Мюдже и его людях: лЕони проникли сюда через рифы с западной стороны, так как ни одно судно не отважилось подойти с мористой стороныЕ»
  - Что будете делать? - осторожно спросил я Георгия Васильевича.
  Капитан расхаживал по мостику взад-вперед и имел явно недовольный вид.
  - Что делать, если какой-то дурак разваливается на рифах? Приказал экстренно готовить машину. Механики оттабанили, и динамо вырубилось. Доклада жду.
  Ну вот, подумал я. Через сто сорок четыре года нашлось все-таки судно, которое отважилось подойти к этим рифам с мористой стороны. Как они не услышали гула прибоя? Как не увидели белой полосы наката впереди?
  - Чиф успел запеленговать их SOS. Пеленг лег так, - показал капитан. - Возле островка Мейперт. Правда, SOS был очень слабый. Очевидно, работала аварийная рация и садились аккумуляторы. Или работала шлюпочная рация, то есть они уже покинули судно.
  Координаты, которые дал лАргус», были далеки от пеленга.
  - А сторону передатчика успели определить?
  - Да. Он к востоку от нас.
  - От них там должно остаться одно месиво, - сказал я.
  - Посмотрим. Какая видимость была ночью на вашей вахте?
  - Хорошая. Небольшая облачность.
  - Зарева ракет не видели на облаках?
  - Нет. И честно говоря, я не очень разглядывал облака.
  - Чего встали раньше времени?
  - Динамо вырубилось - я и встал.
  Он вышел на крыло, сунул руки в карманы шорт, спел:
  Мать родная тебе не изменит,
  А изменит простор голубойЕ
  У него приятный голос, и, главное, когда он напевал, у него получалось настроение. Он умел передавать настроение, скрытое в словах и простой мелодии.
  На семнадцати градусах южной широты солнце быстро поднимается над океаном. Оно поднималось над бледной полосой прибоя на рифовом барьере. Мир был вокруг. Океан блистал. В тишине раздался глухой взрыв. Здоровенная заглушка врезалась в фальшборт рядом с капитаном.
  Капитан сохранил спокойствие и только кротко заметил, что если бы выхлопная труба не дала промаха, то ему, Георгию Васильевичу Семенову, была бы труба.
  - Позвоните в машину, - приказал он. - Узнайте, что там еще случилось.
  Вообще-то нам обоим было ясно, что впопыхах механики, запуская дизель-динамо, забыли открыть заглушку выхлопной трубы. В тропиках дыры надо обязательно закрывать - тропические ливни.
  - В машине, - сказал я в телефон. - Чем это вы стреляете? Капитана чуть не убили.
  - Чего-нибудь вылетело? - спросили из машины.
  - Да.
  - Это окунь, - сказали из машины. - Его электрики коптить повесили в выхлопные газы. Мы динамо запустили, окунь и вылетел. Под напором газов.
  - Георгий Васильевич, - доложил я. - Это копченым окунем вас чуть не прихлопнуло.
  - Ясно, - кротко сказал капитан. И приказал: - Сходите к радистам. Может, у них радиоперехваты есть. Дальневосточник лКороленко» к ним идет. Раньше лТикси» их на буксире тащил. Тоже полным возвращается.
  Начрации и радист Саня сидели в напряженных позах, вылавливали из эфира обрывки разговоров других судов. Обрывки ни в какую картину не складывались: лЕт/х ДТиксиУ неизвестным причинам на связь не выходитЕ слежу всех судовых частотахЕ предполагаемые координаты места посадки ДАргусаУЕ полагаю подойтиЕ вашей просьбы будет достаточноЕ ДАргусУ не отвечаетЕ последнее сообщение было в адрес Москвы: оставляем судноЕ имеем РДО т/х ДТиксиУ на на свЕ»
  Начрации сунул мне бланк радиограммы.
  - Передай мастеру. лТикси» давала на Владивосток.
  лРадиоаварийная ВЛДВ. Ваш 642 зпт 646 обратился запросом директору навигации острова Маврикий просьбой высылки спасателя зпт вертолетов снятия экипажа ДАргусаУ тчк получил ответ Маврикии нет вертолетов тчк еще раз обратился просьбой немедленной высылки спасения экипажа любых средств способных быстро оказать помощь тчк 647 связь ДКороленкоУ поддерживаем он 09.00 московского должен быть месте аварии при получении ясности информирую незамедлительно тчк капитан ДТиксиУ».
  Я передал радиограмму капитану и спустился в каюту. По современному морскому закону, если ты не на вахте, то можешь быть свободным. Что бы ни происходило - не твое дело. Если тебя вызовут на мостик, значит, ты нужен. Если не вызывают - занимайся чем хочешь.
  Было неприятно, что ночью не сработала интуиция. В пятнадцати милях произошло несчастье, а я не почувствовал его. Телепатия отказала. Она много раз выручала меня, эта телепатия. Особенно при неожиданном сближении со встречным судном. Как будто кто-то толкнет в затылок: лВозьми бинокль!»
  Морскую интуицию я объясняю обыкновенной физикой. Любое судно окружено магнитным полем, даже если оно прошло размагничивание по всем правилам, и гравитационным полем. И это поле воздействует на тренированный мозг. И ты вдруг стопоришь машину или включаешь радар. Все очень просто.
  Сижу без дела в каюте, думаю о чем придется, а близко погибло судно, четыре десятка людей океан превращает на рифах в лохмотья. Жизнь дает мне сюжет, размышлял я, глядя на сохнущие кокосовые орехи и желтые ветки пальм. Надо будет забрать у радистов копии всех радиограмм.
  И поднялся в рубку.
  Вахтенный третий штурман стирал с карт старую прокладку.
  - Новое есть? - спросил я.
  - Начальник во Владивостоке решил, что мы его подчиненные, - сказал Женя. - Командует. Он не знает, что над нами властвуют небесные светила и сам Папанин. Смотри РДО.
  "Владивостока.
  Аварийная пять пунктов.
  Копия Москва Грузинскому.
  Старшим капитаном спасательной операции назначается км лВладимир Короленко» Полунин, которому определить участки островов Каргадос, Рафаэль между судами лТикси», лБоровичи», лНевель». Максимально используйте светлое время суток обнаружения экипажа лАргуса». Случае безрезультатных поисков км Полунину направить одно судно галсами от южной оконечности Каргадос на вест связи возможностью уноса шлюпки сильным вестовым течением. Км лБоровичи» лНевель» обязываю принять участие поиске спасении, дать полную консультацию капитанам участвующим операции судов о течениях навигационных особенностях. Проявляйте определенную осмотрительность осторожность плавании этом рифовом неизученном районе ЧМ Бянкин".
  Автору радиограммы, очевидно, казалось, что остров Рафаэль и острова Каргадос - разные вещи. А Рафаэль входит в Каргадос, как виноградина в гроздь. И лобязывать» нас принять участие он права не имел. Нами командовал дважды герой Папанин из Москвы. И мудрое распоряжение рыскать галсами по направлению вестового течения было слишком очевидным, чтобы засорять эфир лишними словами. А предложение капитану лКороленко» лразделить» острова между всеми нами было обыкновенным бредом. Там островов - кот наплакал. Там сплошной барьерный риф и отмели.
  Но надо, конечно, взять в расчет, что между нами и ЧМ Бянкиным по прямой было около шести тысяч километров. Эта прямая секла половину Индийского океана, Цейлон, Бенгальский залив, весь сражающийся Индокитай, сам Китай, Желтое и Японское моря. Детали с такого расстояния видны плохо, а командовать начальство должно, иначе оно не будет начальством.
  Из машины позвонили о готовности. Я вернулся в каюту. Старая, мудрая лЭрика», купленная на первый в жизни гонорар, покрасневшая от ржавчины, прошедшая со мной по всем возможным океанам, спокойно смотрела на хозяина со стола. Она готова была вильнуть хвостом, если бы он у нее был. Она - мой верный пес. Она предлагала сесть за клавиши и оставить что-нибудь на память потомкам.
  Погромыхивала якорная цепь. Я хорошо слышал ее, потому что открыл окно.
  09 ч. 05 м. Снялись. Огибаем остров Кокос с юго-запада. Данные аварийным судном координаты не соответствуют действительным, так как мы уже возле них, а океан пуст. Очевидно, они сели севернее, ближе к Рафаэлю, а шлюпка будет пытаться обогнуть рифы еще севернее, если у нас есть какая-нибудь свобода маневра. В радар видно два судна. Очевидно, лКороленко» и снявшиеся раньше нас с якоря лБоровичи». Будем обходить архипелаг с юга на север вдоль рифов. В самый неподходящий момент судовой пес Пижон вылез на носовую надстройку и, как всегда стеснительно оглядываясь в сторону мостика, пописал на вентилятор, подняв по всем правилам ногу, что он из-за качки далеко не всегда может делать.
  Ветер юго-восточный 6 - 7, зыбь по ветру, видимость хорошая, легкая дымка по горизонту. У рифов очень большой накат. Остается непонятным, как они его не увидели и не услышали.
  09 ч. 30 м. Идем вокруг архипелага цугом, один за другим на видимости друг у друга: лБоровичи», лКороленко», мы. Главное в том, что все капитаны боятся приближаться к коралловому барьеру ближе пяти миль, так как острова на карте указаны приближенно и нет достоверных глубин. Все опасаются заходить за стометровую изобату, а на расстоянии в пять миль мы все равно ни черта не увидим ни в локатор, ни в бинокли. Если шлюпка лАргуса» не смогла выгрести на ветер, к востоку, и попала в буруны, вряд ли кто сейчас еще жив. Быть может, SOS давала автоматическая рация без людей. Идем малым.
  Самое интересное, что нет в нас волнения, никто пока не осознает несчастья. И я вот спускаюсь в каюту, чтобы печатать эти строчки, и борюсь с желанием лечь и вздремнуть перед вахтой.
  В 11 часов лКороленко» дал радиограмму: лПодошел месту аварии ДАргусаУ широта 1635 южная долгота 5942 восточная. Восточной кромке рифов сильный прибой подойти борту невозможно. Лагуне за рифами бот с экипажем. Передали светом светограмму. Снимать будем западного берега. Вероятно поняли. Бот парусом пошел западную кромку рифов. Связи ними не имеем подробности пока сообщить не могу. Следую западной кромке. Км Полунин».
  Эту радиограмму перехватили наши радисты. Показалась подозрительной фраза: лБот парусом пошел западную кромку рифов». На современных спасательных вельботах под парусом никуда не пойдешь, а уж лавировать под аварийным парусом в лагуне среди рифов - чистая фантастика.
  - лКороленко», я - лНевель», какого цвета видите парус? Почему считаете бот принадлежащим лАргусу»?
  - Парус белый.
  - Треугольный?
  - Да.
  - На спасательных вельботах парус оранжевый. Вы, очевидно, видели парус местных рыбаков. Они здесь иногда шастают в лагуне на пирогах.
  лКороленко» задумчиво чесал в затылке. Поторопились они с радиограммой. Сотни людей в Москве, Владивостоке, на судах в океане вздохнули с надеждой: моряки лАргуса» живы, на боте, в тихой лагуне.
  Но дело в том, что только Нептун пока знал истину - какой бот или пирога, какие люди на нем и сколько их.
  Воодушевленные сообщением о боте с экипажем лАргуса» в лагуне, Москва и Владивосток щедро посылали целевые указания, советы и приказания сыпались как из мешка. В дело вступил замминистра Морского флота СССР. Он дал лКороленко» аварийную: лСвоих действиях, результатах информируйте советского посла Маврикии Порт-Луи Рославцева. Случае необходимости обращайтесь к нему за помощью. Сообщите все ли люди ДАргусаУ на боте. Дальнейшем информируйте каждые четыре часа».
  лSOS, три пункта. Приказу ГУМОРА Афанасьева доклада выше (читай: правительству) необходима ваша регулярная информация положения дел спасения экипажа ДАргусаУ. Обязываю каждый час информировать обстановке погоде принимаемых решениях. Ваша задача до темноты взять борт экипаж ДАргусаУ любыми средствами вашего судна или средствами экспедиционных судов. Сообщите как усматривается, Аргус»".
  лВладивосток тчк Аварийная тчк Три пункта тчк Учитывая опасность зпт неизвестность района западу островов зпт отсутствие пособий съемку экипажа ДАргусаУ обеспечьте одним из экспедиционных судов имеющих меньшую осадку зпт более знакомых данным районом тчк Приготовьтесь приему экипажа ДАргусаУ зпт размещению зпт возможному оказанию медпомощи тчк Плавании проявляйте осторожность тчк Бянкин тчк».
  После этого чуткого совета в эфире наступила тишина. И в этой тишине мы шли полным ходом, оставляя в приличном удалении с правого борта островки с чарующими названиями: Кокос, Авокейт, ЖемчужныйЕ
  Следует сказать, что последняя радиограмма была вручена капитану и зачитана им вслух во время обеда в кают-компании. Старпом расщедрился на ананасы. Мы сосали ананасы и слушали о том, что нам следует проявлять осторожность.
  Без пяти полдень я сел у приемника в трансляционной будке, чтобы в сто девятый раз за рейс взять поправку хронометра. Потом принял вахту.
  В бинокль уже видны были пальмы Рафаэля. И рыболовная шхуна, стоящая на якоре правее острова.
  лКороленко», как и положено такому честному писателю, борцу за справедливость и вообще гуманитарию, еще раз подошел к месту аварии лАргуса».
  Белые паруса вместо оранжевых на боте в лагуне терзали совесть его капитана. И км Полунин продемонстрировал полную меру морской честности. Он дал радиограмму в Москву и во Владивосток: лВторичном подходе месту аварии выяснилось от места аварии отошел бот здешних рыбаков направился западной кромке зпт сняв прибрежных рифов группу людей зпт количество принадлежность которых неизвестно тчк Обследование восточной части невозможно зыбь три метра сильный прибой тчк Ждем сообщения т/х ДНевельУ который будет спускать вельбот искать подходы берегу рифам тчк».
  Здесь все было правда. Дело переходило в наши руки. Но я хорошо представлял себе км Полунина, когда он все ближе и ближе подводил свой здоровенный, полный груза теплоход к рифовому барьеру фактически без карты, чтобы точно разглядеть, что там за шлюпка мечется на волнах и кто в ней. И только когда разглядел, дал лполный назад» и вытер лоб. И подписал радиограмму. А трехметровая зыбь поднимала и опускала тушу честного писателя лКороленко», лДети подземелья» которого мы читаем в детстве и плачем над судьбой голодных, умирающих ребятишек. Ох, если в сам Владимир Галактионович сейчас мог с небес подсказать нам, когда и что делать. Сверху хорошо видно.
  Я давно уже готовился к тому, что пойду на вельботе, что впереди возможна опасная работа. Я снял кальку с карты 1881. Продумал, как одеться. И уже мысленно подбирал людей.
  Второй помощник - командир аварийной партии. Тем более я уже достаточно покрутился среди бурунов архипелага.
  Однако, как я уже сто раз говорил, все на море происходит неожиданно. Была середина моей вахты, когда мы шлепнулись на якорь и стали готовить вельбот к спуску.
  - Старпом пойдет, - сказал Георгий Васильевич. - Свою вахту каждый стоит сам.
  На добрую минуту я превратился в несчастную жену Лота. Если бы Георгий Васильевич тогда не смилостивился, быть мне в психиатрической больнице. Я забормотал что-то о своем спецкорстве в газете лВодный транспорт», о своем спасательном прошлом и знакомстве с работой в прибое.
  - Это вы умеете, - сказал капитан. - Ахтерштевень на вельботе кто погнул? Как раз в прибое вы это сделали. Да и прибоя-то там никакого не было.
  - Я тогда просто упустил отлив, - заныл я нудным мальчишеским голосом.
  - Да идите вы куда хотите, - сказал он. - Четвертого на вахту!
  Вельбот качался под бортом. Я успел нахлобучить кепку, чтобы не получить солнечного удара, и ссыпался по штормтрапу. Старпом уже сидел на румпеле и орал для всеобщего ободрения свою всегдашнюю присказку: лТуши фонари!»
  Когда командование, на которое ты настроился, вдруг достается другому человеку, кажется, что он все делает неправильно.
  Я считал, что надо взять линеметную установку, одеяла, метров сто добротных манильских тросов и парусину, чтобы можно было снять людей с разбитого судна, если они еще держатся на нем. Если люди держатся где-нибудь на верхушках отдельных скал, то снять их оттуда без снастей тоже будет невозможно. Я еще считал нужным включить в состав партии хорошего, дипломированного ныряльщика и взять акваланг, чтобы по возможности обследовать аварийное судно. Короче говоря, когда смотришь со стороны, все видится яснее.
  План был такой: подойти к рыболовной шхуне, которая стояла на якоре вблизи острова Рафаэль. Опросить негров. Мы были уверены, что они уже многое знают о происшедшем. Другое дело, что они могли уклониться от ответов и не сказать, где лежит разбитое судно. Дело в том, что со всякого разбившегося судна прибой выбрасывает на берег всевозможные, иногда весьма ценные и полезные, предметы. И чем позже мы подойдем к месту аварии, тем больше этих предметов аборигены смогут унести. А для нищих, забытых богом и людьми здешних негров и пустая канистра представляет ценность. Если они окажутся хорошими, то мы возьмем проводника. Соображения о том, что все они лолл ил», мы, естественно, уже не принимали во внимание.
  Как только отвалили и сонный, сердитый третий механик Головятинский, сидевший за реверсом, дал лполный», нам в глаза ударили брызги пулеметными, крупнокалиберными очередями. Мы шли к Рафаэлю против волны и вечного пассата. Тропическое солнце, сияние брызг, грохот дизеля.
  Нас было одиннадцать человек, из которых, как выяснилось, половина знать не знала, куда и зачем нас несет по волнам.
  Головятинский вдруг заорал мне в ухо:
  - Совсем вы рехнулись с этими ракушками!
  - Сам ты рехнулся! - заорал я ему в ответ. - Какие ракушки?
  - А зачем мы премся на Рафаэль?
  Перед спасательной операцией людей следует инструктировать. И лучше всего набирать людей из добровольцев. Так было на далеком острове Кильдин, на СС лВайгач», когда мы, быстро обмерзая, погружались в Баренцево море на разбитом логгере. Там обмерзали и погружались только те, кто вызвался на это сам. Конечно, далеко не всегда есть возможность ограничиться добровольцами, но это уже другой разговор.
  Шхуна и остров приближались медленно.
  Радист-мальчишка вспомнил наконец, что следует опробовать аварийную рацию. Ему не хотелось вылезать под брызги, но он все-таки вылез. Матросы помогли ему поднять на отпорном крюке антенну. Через минуту радист вернулся. Рация не работала.
  - Почему?
  - На нее брызги попали! - объяснил он.
  Аварийная рация существует для того, чтобы работать, естественно, в мокрых условиях. Выброшенная за борт, она не только плавает сама, но может удержать на поверхности человека.
  Просто мальчишка-радист не понимал, не мог понять, представить себе, что сейчас среди лазурного, ослепительного, прекрасного мерцания вод и небес расстаются или, что было вероятнее всего, уже расстались с жизнью тридцать восемь человек, что они уже превратились во все это океанское и небесное великолепие. И что в далеком Владивостоке сейчас уже толпятся в коридорах пароходства их жены, матери и дети, ожидая очередной радиограммы, ловя выражение лиц капитанов из службы мореплавания.
  Все-таки, подумалось мне, умирать под солнцем веселее, нежели под саваном полярной ночи, в метель, когда воздух минус шесть, вода плюс один градус и ветер шесть баллов с нордаЕ
  От рыболовной шхуны лСайрен», стоявшей в ее любимом местечке - у второй к югу от Рафаэля отмели, - отвалила маленькая шлюпчонка и пошла навстречу.
  Сойтись борт к борту на волне было сложно, и мы со шлюпчонкой покрутились друг за другом, как крутятся собаки, чтобы догнать свой собственный хвост, и наконец ткнулись носом в корму.
  Двое негров молча таращили на нас глаза, а тот обросший бородой белый, которому я оставил пять пачек сигарет лНовость» и пачку открыток зимнего Ленинграда, передал нам подмокшую бумажку.
  Мы занялись английским языком. Это было трудное дело, потому что текст оказался рукописный, мокрая бумажка расползалась в пальцах, ее еще рвал пассат. Но мы все-таки разобрали - это был текст радиограммы от морского директора острова Маврикий, который мы имели еще на судне: лСоветское судно ДАргусУ терпит бедствие, и т.д.».
  Шлюпчонка держалась поблизости, и мы стали орать аборигенам основной вопрос: лЖивы люди? Где люди?»
  Они, как положено, махали руками в разные стороны, потом пошли к шхуне, зовя нас за собой.
  Если вы видели фильмы и читали книги, действие в которых происходит на южных колониальных островах, то сможете представить эту шхуну, обходящую архипелаг и собирающую от разных бедолаг-одиночек рыбу, черепах, моллюсков и прочие ценности. Человек двадцать негров, одетых точно так, как их одевают костюмеры в наших опереттах - в сомбреро, пробковых шлемах, полуголые, босые, в фетровых шляпах конца прошлого века, в разрисованных мотоциклами рубашках нынешнего века, - схватили наши фалиня и закрепили на борту своей лСайрен».
  Старпом, я и Перепелкин вылезли на палубу шхуны. Палуба оказалась неожиданно чистой, и даже обычной вони от гниющей рыбы не ощущалось.
  По скоб-трапу мы поднялись в малюсенькую штурманскую рубку, где одновременно не могли поместиться больше трех человек. Капитан шхуны, одетый по-европейски, элегантный и эластичный молодой негр (у него даже манжеты белые торчали из рукавов, хотя металлическая малюсенькая рубка была раскалена солнцем и в ней было как в духовке, когда в нее собираются запихать уже нашпигованного гуся), разложил на штурманском столике карту. Это была все та же английская карта 1881. Слава английскому лейтенанту Мюдже! Судя по всему, сегодня нам придется почувствовать то, что ощущал он сто сорок четыре года тому назад, снимая на карту восточную сторону архипелага в вечном прибое Индийского океана.
  Карта - это не грамматика, не спряжения-ударения, безударные гласные и прочая безнадежно сложная наука. Карта - это такая вещь, при помощи которой наши переговоры сразу стали обоюдопонятными. Морская карта для моряков, что игральные карты для игроков, - можно обходиться и без языка.
  Мы положили на карту лейтенанта Мюдже свою кальку с отметкой места гибели лАргуса».
  лКороленко» правильно определил координаты: эластичный негр кивнул и подтвердил, что лАргус» разбился там, где он разбился на нашей кальке. О судьбе людей он ничего не знал.
  Представьте себе длинный, небрежно брошенный в воду чулок, он упал на воду извиваясь. В пятке этого чулка - остатки судна. По краям - рифы. Длина его - около трех миль. Вход в чулок - с восточной стороны. В этот вход катили волны, начавшие разбег от Индонезии и Австралии. Ширина входа - сотни две метров.
  Мы пунктиром проложили на кальке курс нашего вельбота в устье чулка с востока и к лАргусу». И поставили знак вопроса. Негр взвыл, всеми своими белками показывая, что идти этим путем лмор», то есть смерть. Нам это и самим было совершенно ясно. Теперь мы сунули негру шариковую ручку. Он повел пунктир с западной стороны сложными зигзагами. Зигзаги иногда шли по отметкам рифов, а иногда огибали свободные места с хорошими глубинами. Много времени протекло со времен последней корректуры этой карты; многое успели океан, и ветер, и кораллы, и морские звезды изменить на архипелаге Каргадос за эти времена.
  Нам предстоял длинный путь.
  Пожалуй, будь я на месте старпома, я не решился бы идти так далеко при вышедшей из строя рации. Пожалуй, вернулся бы на судно, чтобы посоветоваться с капитаном и взять исправную рацию. Но чиф решил иначе.
  - Пойдем, - сказал он.
  Пять минут потратили на то, чтобы договориться о проводнике. Одному негру надо было на маленький безымянный островок в районе аварии. Негр готов был стать нашим проводником.
  Это был негр-красавец, молодой, стальной, стройный и непроницаемый как для брызг, так и для духовного общения. Он был в коротеньких трусах, пиджаке и спортивном кепи с большим козырьком - такие кепи носят жокеи.
  С первого же взгляда он напомнил мне героя африканского романа лЛеопард» - лучшей книги из тех, что приходилось читать о психологии негров.
  Леопард сунул свой пиджак под козырек в носу вельбота и, став черной статуей, разрезал ладонью воздух, показывая направление.
  Мы дали ход.
  Я велел одному из матросов предложить лоцману ватник. Он отказался. Стоял, не отворачиваясь от брызг, не приседая.
  Широк был океанский простор впереди.
  Островок Сайрен проходил по правому борту. Черным облаком клубились над зеленью кустиков стаи птиц. Слева уходила в бесконечность белая полоса бурунов на рифах. Зыбь. Чайки, планирующие возле самых глаз. Грохот дизеля. Черная, четкая статуя на носу. Брызги. Соль на губах. И солнце над головой беспощадное.
  До лпятки чулка» - миль восемнадцать - три часа хода.
  Островки, которые с двенадцати метров - высоты мостика на судне - были видны хорошо, с вельбота, то есть практически с поверхности воды, были почти не различимы. Они были плоские.
  Час за часом вести вельбот, когда волна сбивает с курса, облака двигаются быстро и точку на них взять невозможно, глаза сечет брызгами, румпель оттягивает руки и весь ты уже измочален болтанкой и прыжками вельбота, - томительное и мутное занятие. Главным ориентиром была гряда рифов слева по борту - полосы белой от пены, голубой, зеленой воды. И мы шли, следуя ее изгибам и взмахам руки негра. Когда вельбот сильно сбивало волной, негр чуть злее отмахивал рукой и на несколько секунд оборачивался с укоризной.
  Я шел сейчас спасать спасателей в центре Индийского океана. Чем больше нам лет, тем значительнее кажется прошлое. Некогда будничное происшествие превращается с годами в символ, поворотный момент судьбы. Поданный тебе кем-то когда-то кусок хлеба заставляет верить в общечеловеческую доброту. А мелкая детская обида настораживает против всего человечества. Мимолетная встреча в пути застревает в сознании как в высшей мере значительное совпадение. Или так только со мной?
  Серый парус замелькал среди лазурных волн, он метался и кренился на курсовом угле от нас градусов в шестьдесят левого борта. Каждая молекула Индийского океана отражала солнце. Мы ничего не могли разглядеть под серым парусом. Шел он не с того направления, где, нам казалось, должен лежать лАргус», но мы повернули на сближение. Был смысл опросить аборигенов.
  Теперь вельбот уставился прямо в лоб зыби. И даже скульптурный, стальной, непробиваемый Леопард стал прятаться от брызг и приседать за козырьком вельбота. Когда оставалось кабельтова четыре, мы разглядели посудину, она сидела в воде по самый буртик: пирога с дощатыми бортами, узкая, шла не только под парусом, но и под мотором. И там мелькнуло что-то оранжевое.
  Оранжевый спасательный жилет среди черных негритянских тел.
  Боже, как мы завопили!
  Белые люди в оранжевых нагрудниках - это могли быть только наши утопленники.
  Мы махали им руками и вопили разные слова. Что это были за слова!
  На пироге срубили парус.
  - Ребята, там женщина!
  Женщина в ситцевом, мокром, облепившем ее платье. В таких платьях, домашних, вылинялых, севших от бесконечных стирок, с короткими рукавами, женщины моют полы в коммунальных коридорах и кухнях, когда настает их очередь.
  Женщина была простоволосая.
  Их повыкидывало из коек ночью, в самый сон; они выскакивали на палубу, через которую накатом шел прибой, в чем спали, что успели схватить и кинуть на себяЕ И тьма, и грохот, и крен, и удары о камниЕ
  Держась за мачту пироги, стоял мужчина в нашей морской тропической форме с нашивками капитана на погончиках.
  - Где остальные?! - кричали мы.
  Он махнул рукой туда, откуда шла пирога.
  - А вы откуда здесь? - орали с пироги.
  - Из Ленинграда.
  - А мы из Владивостока!
  Это мы знали.
  - Все живы? - орали мы.
  Они отвечали невразумительно.
  Было два решения: забирать к себе этих восьмерых, но они уже в некоторой безопасности, в некоторой, потому что пирога явно перегружена, но если взять их, они будут мешать нам в дальнейшей работе. И если придется лезть в прибой среди коралловых рифов, то эти восемь опять попадут в передрягу.
  И мы не стали их брать, тем более что с ними был капитан.
  Через минут тридцать мы увидели еще один серый парус среди лазурных волн, который так же метался, кренился и трепетал, как крыло ночной бабочки. Там оказалось семнадцать человек. Этих мы решили забрать, потому что узнали от них, что живы все.
  Пока на зыби мы несколько раз подходили к пироге, чтобы попытаться сцепиться с ней бортами; пока чуть не утопили ее, ударив носом прямо в борт; пока выхватывали поштучно полуголых, обожженных солнцем, дрожащих от озноба коллег, показалась третья пирога. Это была самая крупная посудина, людей в ней было немного, она сама могла дойти до лНевеля», и негры на ней быстро поняли, где стоит лНевель».
  В суматохе пересадки я не сразу разобрал, что у нас на борту оказались две дамы. Дамы вели себя спокойнее, нежели некоторые мужчины. Один из штурманов, например, слишком долго не решался расстаться с пирогой, прыгнуть через борт. Это был здоровенный детина в сингапурском нейлоновом лкожухе», надетом на голое тело. В оправдание его нерешительности надо сказать, что по лбу у него из под волос сочилась кровь. Еще у нескольких моряков были травмы, у большинства в голову.
  В результате неожиданной встречи со спасенными наш непроницаемый Леопард оказался меж двух стульев, ибо к своему острову он не добрался. Опустевшая пирога тоже шла в какое-то другое место. И нам пришлось довольно бестактно высадить Леопарда на нее. Было не до тонкостей. Он понял это, взял свой узелок с пиджаком и спокойно перепрыгнул в пирогу.
  Он был благороден в каждом движении и каждом поступке. А мы даже не узнали его имени.
  Правда, мы не узнали имен ни одного из тех негров, которые спасли тридцать восемь русских душ. Ведь спасательная операция уже закончилась. Мы принимали уже спасенные неграми души. Мы опоздали спасать их сами. Думаю, это к счастью.
  Местные люди на своих пирогах, знающие повадки каждой струи течения возле берега, живущие всю жизнь на этих лазоревых волнах, чувствующие от долгого общения с парусом самое незначительное изменение направления ветра, рисковали меньше, чем рисковали бы мы, если в пришлось идти на тяжелом, неповоротливом дизельном вельботе в накат восточной стороны рифового барьера.
  Рассказы утопленников звучали судорожно:
  - Е Настил вдруг поднимается под вспомогашемЕ камень торчит из паёлаЕ бах!.. свет погасЕ ракеты все перестрелялиЕ подаем один проводник, второйЕ ничего не осталосьЕ запустили на змее антенну, она метрах в четырех от пироги - хлоп в воду!.. аккумуляторы вдребезгиЕ а я босой по битому стеклуЕ
  Наконец кто-то сообразил, что надо бедолагам отдать свои шмутки - сгорят ведь под неистовым солнцем.
  Я кинул ватник женщине с седыми волосами, но не старой, - оказалась судовым врачом. Потом пришлось снять пиджак. Справа внизу сидел какой-то парень. До пояса он хорошо был укрыт, а колени уже обгорели. Парень укрыл колени моим пиджаком. Тут ему передали здоровенную соленую горбушу и галету.
  Их кок успел прихватить мешок с продуктами. По рукам пошли и банки с водой из аварийного запаса спасательных плотиков. Есть такие обыкновенные, консервные. И надпись: лПитьевая вода. Не пить в первые сутки!» Иногда человек всю жизнь проплавает и не знает, что там запасено в спасательном плотике.
  Этих ребят выручили с того света. А они уже кокетничали своим привычным обращением с питьевой водой, небрежно протыкали ножом две дырки, пили, нас угощали. Ржавым железом эта вода попахивает.
  Парень с обгоревшими коленками уложил горбушу на мой пиджак и стал ее кромсать. Мой старый, верный, добрый пиджак - мне стало жаль его. Вонять теперь будет рыбой, гиблое дело. И обругать утопленника неудобно, и пиджак отнять неудобно.
  Вот ведь как люди устроены. Только что я на смертельный риск шел, чтобы этого парня спасти, готов уже был к летальному исходу, а из-за пиджака, на котором он горбушу соленую кромсает, просто душа разрывается. И почему этот болван не мог что-нибудь подложить под рыбу, думал я. Мозги ему отшибло, что ли?
  В какой-то книжке я читал, что у индейцев или у древних инков был закон, по которому человек, спасший от неминуемой смерти другого, автоматически становился рабом спасенного, рабом-телохранителем. Он вмешался в великий поток причин и следствий самой Природы, изменил в этом потоке нечто и должен всю жизнь нести за это покаяние и ответственность. Современному человеку такие рассуждения могут показаться дикарскимиЕ А с пиджаком дело хана: нельзя ведь пиджаки стиратьЕ
  Старпом торчал на носу, высматривал камни, отмахивал мне время от времени рукой, показывал безопасное направление.
  Средняя пирога обогнала нас, парус и мотор вели вперед ее длинное тело уверенно и красиво. А первая, перегруженная пирога исчезла в голубом пространстве. Все-таки, быть может, следовало пересадить с нее людей? Вдруг она перевернулась? На такой зыби это просто.
  Мы забирали восточнее - к острову Рафаэль, а обогнавшая нас пирога отклонялась к западу, они резали угол, шли к месту стоянки лНевеля», решив, очевидно, оставить с правого борта островок Али Бабы, где я чуть не лопнул от потрясения и жадности.
  Мы пережили приключение, раздумывал я. Кто оплачивает счет? В конечном счете любое приключение, которое интересно для тебя, оборачивается горем и бедой для другого. Кто-то должен оплачивать приключения. Даже пилот-одиночка Чичестер, разыскивая по свету приключения для себя, не знал, что заставляет далеких и незнакомых людей оплачивать невидимые счета. Его приключения кому-то стоили седых волос. Когда ты описываешь свои приключения, - сегодня описывают все, ибо за приключенческие книги платят неплохие деньги, - то ты пьешь чужую кровь. Даже если никто не погиб, спасая тебя из приключенческой беды. Наше сегодняшнее приключение оплачено скорее всего судьбой вахтенного штурмана лАргуса»Е
  Этот вахтенный штурман был мой коллега - второй помощник. Моего коллегу легко было узнать среди других моряков в вельботе. Он был одет с ног до головы. Он был в старенькой форменной одежке. В ней стоял вахту и увидел впереди, в ночи, белую полосу прибоя, услышал мерный, как вздох и выдох, гул. Что он сделал? Не скоро теперь рассеется для него тот ночной мракЕ
  Бесконечно долго идем мы назад. Ветер и течение сносят к западу, чиф отчаянно машет правой рукой. А у меня от румпеля занемели руки. Отдаю его Пете Крамарскому. Отличный паренек из экспедиции.
  До чего приятно посидеть просто так, покурить, разглядывая коллег, измызганные мазутом рожи и пестроту одеяний.
  Коллеги сосали карамель из запасов спасательных плотиков. Специальная карамель, чтобы меньше хотелось пить. С витаминами. И я сосал. И думал о пиджаке - пропал пиджак. Сколько лет мне служил, где только на мне не побывал.
  И вот дождался, терзают на нем соленую горбушу, пойманную на Камчатке.
  У всех наших было возбужденное, горделивое состояние спасителей. Большинство до конца жизни будет, вероятно, думать, что они кого-то спасли. Про негров забудут - так уж устроены люди. Пялят глаза на женщин.
  - Закрой голову, - сказал я одной нимфе. - С этим солнцем шутить нельзя.
  - У меня волосы густые.
  - Страшно было?
  - Ужас сплошной! Я такие выкройки в Сингапуре купила - закачаешься!.. Не знаете, нам валюту вернут?
  - Скорее всего вернут.
  - Мы в Одессу шли. Думали, рейс месяцев восемь будет - заработаем сразу хорошо. На спасателе-то рейсы короткие, валюты мало. А тут канули восемь месяцев валютныхЕ И выкройки утонули.
  Я внимательно присмотрелся к женщине. Подумалось, что ее навязчивое упоминание выкроек - нечто послешоковое, но она глядела на меня ясными глазами:
  - Я толстая - сама знаю. На мою фигуру хорошие выкройки достать - проблема номер один.
  Я чуть не выругался. Потом спросил:
  - Как они вас вытаскивали? С воды брали?
  - А я со страху и не запомнила.
  - Хорошо, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
  Люди с первой пироги успели высадиться на Рафаэль, и мы долго ждали их в проливе между островом и первой к югу отмелью, жарились под солнцем.
  Белый крест на фоне тропической зелени. Тихие поклоны пальм. Жара разморила и спасенных, и всех наших. Да и устали мы уже здорово.
  Несколько негров сидели на берегу в тени кустов, смотрели на нас. И мне казалось, что видят они нас насквозь, а мы в них ничего не видим, не понимаем. Мы в них понимаем еще меньше, чем в женщинах, хотя бы в той толстушке с выкройками. И никогда ничего не поймем, если они сами себя не раскроют.
  А раскрыться народы могут только через литературу. Никакая этнография здесь не поможет. Правда, как мне кажется, литература показывает не само существо народа, а его мечту о себе, но, быть может, это синонимы?
  Какой-то паренек с перевязанной полотенцем головой пробрался ко мне в корму, под ветер, тихо сказал:
  - Я за вас подержусьЕ
  - Давай, давай.
  Вот уж к чему не приспособлены спасательные вельботы, так это к отправлению некоторых человеческих надобностей. Тут надо быть профессиональным эквилибристом на шаре, чтобы все сошло благополучно.
  Остатки горбуши продолжали лежать на моем пиджаке. Но страдания по этому поводу несколько притупились.
  Наконец подвалила пирога с капитаном лАргуса» и его спутниками. Не торопились они расстаться с твердой землей и шелестом пальм.
  У женщины в ситцевом платье руки были полны кораллов и ракушек. Какая красота в океанских дарах, если через несколько часов после пережитого она заметила и собрала эти ракушки и кораллы.
  Все, что у нее было в каюте лАргуса» - коробки с сингапурскими покупками, халатик там, тряпки, туфли, сувениры, фотографии родных, наверное, сумочка с помадой и зеркальцем, - все это переваривал теперь Индийский океан. А она у него взяла ракушки. Обменялись.
  В вельбот перелезли еще два негра, одетые по-европейски, один даже в очках. Очевидно, они рассчитывали получить на лНевеле» презент за спасение.
  Родное судно спустило забортный трап, но ветер засвежел, волна разгулялась и подойти к площадке было опасно. Следовало швартоваться под штормтрап.
  Чиф от всех приключений несколько утратил глазомер, несколько изменилась, как говорится, выпуклость его морского глаза. В результате он воткнул вельбот в родной борт с полного хода. Мне даже показалось, что здесь чиф решил заменить доктора Гену, чтобы хорошей встряской поставить на место мозги потерпевших бедствие. Сам Гена уже не занимался докторскими делами. Он весь был поглощен коленками коллеги с лАргуса» - кутал и кутал ей ножки.
  После удара в борт пришлось заложить еще один вираж вокруг лНевеля». Наконец ошвартовались. И мы с чифом первыми поднялись на борт, чтобы первыми получить благодарность за свои героические действия.
  Мы были мокрые, уставшие, полуголые. И соленые, как та горбуша.
  Георгий Васильевич злился редко, но здесь встретил нас серый от гнева. Его первые слова были:
  - Почему чужие люди в вельботе? Куда вы их думаете девать? Сию минуту снимаемся на Монтевидео. Вельбот поднять! А островитян куда? В Рио-де-Жанейро?!
  Последнюю неделю старпом был простужен. Его нижняя губа, изъеденная черно-красными струпьями, отвисла. Теперь она отвисла еще ниже.
  Уходя несколько часов назад с судна, мы ни о каком Монтевидео знать не знали и даже думать о нем не думали, ибо, если вы взглянете на карту, то заметите, что Уругвай находился для нас почти на противоположной стороне планеты, - вот что значит работать на космическом пароходе. По плану мы должны были спокойно загорать еще две недели на Каргадосе, потом идти на Маврикий за продуктами и почтой, аЕ вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
  - Ну, что вы вылупились? - спросил Георгий Васильевич. - Уже два часа Москва молотит приказ о немедленной съемке на Южную Америку, а вы посторонних на судно приволокли!
  - Туши фонари, - пробормотал старпом любимую присказку, он употреблял ее во всех случаях жизни.
  - Они ожидают презент, - сказал я. - Со всех возможных точек зрения, включая интернациональную, их следует поблагодарить.
  - Шесть спасательных плотиков с лАргуса» они уже получили. Это тысяча рублей валютных! Плохой презент? - спросил Георгий Васильевич. - И сколько они еще всего выловят! Идите на вельбот, Виктор Викторович, и возвращайтесь назад самым полным. Мы еще сколько времени потеряем, пока будем утопленников на лКороленко» передавать - погода портится.
  - Вы совершенно правы, но что-то символическое им следует дать, - уперся я, представив себя на вельботе перед двумя неграми, которые хотят лезть по штормтрапу на лНевель», а я их не пускаю. - Они же не поверят, что мы вдруг действительно должны, экономя каждую минуту, нестись через два океана к Южной Америке. Откуда они знают специфику судна? Они обидятся насмерть. И все это на мою голову, а я человек деликатный.
  - Идите на вельбот, Виктор Викторович, - сказал мастер. - Что-нибудь символическое мы вам туда спустим на веревке.
  Из вельбота начинали эвакуацию женщин. Эвакуация производилась по правилам хорошей морской практики. Каждая женщина была встегнута в такелажный пояс с линем, лини держали высоко на борту гогочущие матросы. Неожиданно вытащить из океана четырех женщин посередине длинного скучного рейса - такое редко случается.
  Вслед за женщинами, как я и ожидал, подвалили к трапу островитяне. Разговор, который состоялся между нами, на человеческий язык перевести нельзя. Такой разговор французы называют лпэльмэль» - лмешанина»:
  - Монтевидео! - кричал я.
  - Олл райт! - отвечали они.
  - Цурюк! - кричал я.
  - О'кей! - раздавалось в ответ.
  - Но! - кричал я.
  - Бонжур, камарад! - приветствовали они.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»