«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 71%

ПАМЯТНИК

  лТридцать три» мы снимали в Ростове Ярославском. Погода стояла хорошая, снимали быстро и споро. Когда все ладится, то и вспоминать вроде бы потом нечего. Запомнился, пожалуй что, только эпизод лпамятник». Его снимали последним.
  По сюжету фильма Травкина как выдающегося человека отправляют на Марс завязать контакт в марсианами, а в родном городке, на площади, ему ставят памятник. Мы сделали из папье-маше бюст Леонова, смотрящего в небо, на постаменте написали лТравкин Иван Сергеевич, образцовый семьянин» и поставили памятник на привокзальной площади. Рядом построили временную трибуну, положили красную ковровую дорожку, вокруг памятника поставили пионеров в красных галстуках, на трибуну поднялись Мордюкова, Авдюшко, Соколова, Парфенов, Ялович, Чурикова и другие актеры, - и мы стали ждать поезда. Когда подошел поезд и на площадь вышли пассажиры, мы включили камеру, а Мордюкова стала толкать речь о том, каким образцовым семьянином и выдающимся рыболовом-спортсменом был Иван Сергеевич. Пассажиры подошли к трибуне, остановились и стали слушать, - это нам и надо было. Собрать массовку в Ростове Ярославском трудно, - не Москва, бездельников очень мало.
  Когда приехали в Москву и отсмотрели материал, два кадра оказались негодны ми - брак пленки. Вернулись в Ростов Ярославский, чтобы переснять. Сошли с электрички, выходим на площадь - ба! Стоит наш памятник, а вокруг уже разбит газон, и пожилой рабочий красит ограду.
  - Кому памятник, дед? - спросил я.
  - Травкину Ивану Сергеевичу.
  - А кто это? За что ему такая честь?
  - А за то, что не блядун.
  Местное начальство решило: раз москвичи поставили памятник, торжественно открыли его и речь говорить приехала сама Нонна Мордюкова, значит, - так надо. И выделили из бюджета средства на его благоустройство.
  Так Леонов-Травкин и стоял на привокзальной площади, пока папье-маше не развалилось под дождем.

МЫЛА МАРУСЕНЬКАЕ

  После картины лТридцать три» почти во всех моих фильмах звучит песня лМыла Марусенька белые ножки». И часто меня спрашивают - а что эта песня значит?
  - Ничего. Память.
  Когда снимали в лТридцать три» сцену лвыступление хора завода безалкогольных напитков», я попросил Леонова спеть лМарусеньку», - это была единственная песня, слова которой я знал до конца. А запомнил я ее так: в архитектурном институте на военных сборах тех, кто участвовал в самодеятельности, освобождали от чистки оружия. Но пока я раздумывал, куда податься, все места уже были забиты, - не хватало только басов в хоре. Я пристроился в басы и неделю в заднем ряду старательно открывал рот. Разучивали песню лМыла Марусенька». А потом пришел капитан (он же хормейстер) и стал проверять каждого в отдельности. Из хора меня тут же вышибли, но слова я запомнил на всю жизнь.
  Леонов так спел эту песню, как мог спеть только он один. И мне захотелось, чтобы она звучала везде. В картине лКин-дза-дза» ее поет даже инопланетянин Уэф.
  Между прочим: А тогда, на сборах, мне все-таки удалось спеть на концерте. После того, как меня вышибли из хора, я организовали трио грузинской песни: я, Вахтанг Абрамашвили и Дима Жабицкий, по прозвищу Джеймс. Джеймс грузинского не знал, но у него был мощный баритон. Мы написали ему слова на бумажке и научили их сносно произносить.
  На концерте сценой служил грузовик с откидными бортами, освещенный лв лоб» мощным прожектором. Прожектор слепил глаза, и слова на бумажке Джеймс прочитать не мог, поэтому вынужден был на ходу сочинять какую-то несусветную абракадабру. Но солдатам нравилось, нам аплодировали. Джеймс разошелся и вопил во весь голос. Успех был полный, мы бисировали.
  А назавтра командир взвода влепил нам три наряда вне очереди, и мы три дня чистили сортиры. На концерте присутствовала жена политрука, грузинка. Она возмутилась и сказала мужу, что мы издеваемся над грузинскими песнями и русским народом.

НЕ СМЕШНО!

  Первыми, кому я показал уже смонтированную картину, были Ежов и Конецкий. Кроме них в зале сидели оператор Вронский, Мара Чернова и я.
  Фильм прошел при полной тишине.
  Не смеются!
  - Ты не комедию снял, - сказал Ежов после просмотра, - ты Чехова снял. лТри сестры»!
  Черт, неужели промахнулся? Когда мы начали снимать фильм, то я договорился с актерами - играем серьезно, ничего не утрируем, не смешим. Был убежден, что смешно будет в контексте. Ведь когда мы писали сценарий, мы смеялись!
  И я на всякий случай подсократил паузы между эпизодами, рассчитанные на смех.
  На первом же просмотре для актеров и родственников на лМосфильме» хохот в зале стоял такой, что, пока продолжали смеяться над одним эпизодом, уже проходил следующий, и реплики невозможно было расслышать. А эти гаденыши - мои соавторы, Ежов с Конецким, - ржали громче всех.
  Смех - штука заразительная. И комедию, если хочешь определить, смешная она или нет, надо смотреть на зрителе, а не с соратниками.

НАКАРКАЛИ

  Фильм, как и сценарий, к нашему великому удивлению, тоже приняли без замечаний. Только попросили написать, что это лненаучная фантастика».
  - Пронесло, - сказал оператор Сергей Вронский.
  Он с самого начала удивлялся тому, что сценарий приняли, что фильм запустили. И все время торопил меня снимать быстрее, пока не очухались и фильм не закры ли, - лпотому что это критика советской власти». Я говорил, что мы снимаем фильм об идиотизме, который существует в любом обществе, а на советский строй и не замахиваемся, а Вронский говорил, что любое упоминание об идиотизме - это и есть критика советской власти. Но работал с полной отдачей: лФильм на экраны, конечно, не выпустят, но хоть бы самим посмотреть».
  Картину приняли, и мы успели показать ее в Тбилиси в Доме кино и в Ленинграде в Доме кино. И в Москве - в Доме Кино, в Доме литераторов, в Доме композиторов, в Доме журналистов, в Доме художников, в Доме архитекторовЕ И на каждом обсуждении после просмотра выступали усатые старушки в очках, называли нас Гоголями и Щедриными и очень удивлялись, что фильм не положили на полку.
  - Накаркают, девицы, - каждый раз вздыхал Вронский.
  И накаркали. Перед просмотром в Доме ученых мне позвонили из группы и сказали, что копию на студии не дают: лродимые очухались» и фильм закрыли.
  И закрыли так крепко, что я не смог ее на лМосфильме» показать даже Расулу Гамзатову, - директор не разрешил. Я пытался объяснить директору, что смотреть мы собираемся вдвоем, я картину уже видел, значит, по существу, смотреть будет только Гамзатов. А он - член Президиума Верховного Совета СССР, член ЦК партии, секретарь Союза писателей, народный поэтЕ Директор развел руками:
  - Я очень уважаю Расула Гамзатовича, но - нельзя.
  Я извинился перед Расулом и повез его в гостиницу лМосква», где он остановился. Когда проехали мимо сада лЭрмитаж», Расул спросил:
  - Как фильм называется? лТридцать три»? Там афиша висит.
  Развернулись, подъехали к лЭрмитажу», - действительно, висит большая афиша: лТридцать три. В главной роли Евгений Леонов. Режиссер Георгий Данелия». Точно, моя картина! Неужели идет?
  Пошли в кассу, спросили - действительно, идет лТридцать три». Но билетов нет. Пошли к директору, - директор извинился, билеты проданы на две недели вперед, но для нас он может поставить в зале два стула в проходе.
  Я поинтересовался, каким образом в его кинотеатре оказался этот фильм? Директор рассказал, что взял копию на складе в Госкино. Для выполнения плана в конце года все директора кинотеатров приезжают в Госкино и выбирают на складе себе новую картину - киностудии были обязаны сдавать в Госкино семь копий. Директору досталась лТридцать три», и он очень доволен. Дипломатический корпус билеты бронирует, Академия наук, космонавтыЕ А что фильм вроде бы запретили - он слышал, но официально ему никто об этом не сообщал.
  И, очевидно, не только директор лЭрмитажа» забрал копию лТридцать три». Двадцать пять лет картина была запрещена, и все двадцать пять лет она время от времени появлялась на экранах - в клубах, в воинских частях и даже в кинотеатрах на окраинах МосквыЕ А я в семидесятых годах смотрел ее заезженную копию на военной базе на Кубе.
  Между прочим. После перестройки, когда все стали хвастаться своими лзакрытыми» фильмами, я решил примкнуть к хору и тоже стал рассказывать, что мой фильм лТридцать три» пролежал на полке двадцать пять лет. Но номер не прошел: в застойные семидесятые почти все умудрились посмотреть мой сверхзакрытый фильм на экране.
  Так получилось, что через два дня после того, как мы с Расулом посмотрели в лЭрмитаже» лТридцать три», вызвал меня министр и велел вырезать эпизод лпроезд "чайки" с мотоциклистами»: это издевательство над космонавтами. лЧайка» с эскортом мотоциклистов положена только президентам крупных стран. Советское правительство, в виде исключения, разрешило так встречать наших космонавтов. А у нас в машине сидит какой-то идиот.
  Я сказал, что если бы эпизод с лЧайкой» вызывал хоть какие-то ассоциации с космонавтами, в этом месте зрители не аплодировали бы, космонавтов у нас любят.
  - Ну, это ваша домкиношная публика аплодирует. Нормальный советский зритель в этом месте возмутится.
  - Именно нормальные советские зрители в этом месте аплодируют.
  - Нормальные зрители фильма не видели. И с этим эпизодом не увидят!
  - Уже увидели. Фильм идет в лЭрмитаже».
  - Это исключено.
  - Давайте так, - предложил я. - Если фильм в лЭрмитаже» не идет, я вырежу этот эпизод и все, что вы скажете. А если идет - вы выпустите его на экраны так, как есть.
  - Договорились, - министр нажал кнопку на селекторе, - скажите, фильм лТридцать три» идет в каком-нибудь кинотеатре?
  - В лЭрмитаже», Алексей Владимирович.
  - Как?!! Кто разрешил?!! - Министр сразу как-то обмяк и загрустил.
  - Ну что, выпускаем фильм как есть? - спросил я. - Под мою ответственность.
  - Да вы-то здесь при чем! - и министр горько вздохнул.

КОТ УШЕЛ, А УЛЫБКА ОСТАЛАСЬ

  Однажды позвонили в дверь. Открываю - стоит незнакомый молодой человек с простым, открытым лицом. Спрашивает:
  - Вы Данелия?
  - Я.
  - Пожалуйста, выйдите на минуту. Надо поговорить.
  - Да заходите.
  - Нет, лучше, если вы выйдете, - и шепотом объяснил: - Микрофоны.
  Я вышел на лестничную площадку. Молодой человек огляделся, конфиденциально сообщил, что группа прогрессивно настроенной молодежи поддерживает меня в моей борьбе с этим проклятым режимом и готова мне помочь. Я посмотрел в его очень честные серые глаза и спросил, чем они могут мне помочь. Он предложил издать на Западе мои неопубликованные заметки, рукописи, - если они у меня есть. Тогда я сообщил ему (тоже конфиденциально, шепотом), что из неопубликованных рукописей у меня осталось только письмо к матери. Сейчас не вспомню, где оно, но текст знаю наизусть. Вот: лДорогая мамаЕ - тут я прервался (вышла соседка гулять с собакой), переждал, пока она спустится, и продолжил: - Дорогая мама, как ты поживаешь? Я поживаю хорошо. Здесь идет дождь». И уточнил:
  - Это я писал из Свердловска, там тогда были дожди.
  - А дальше что?
  - Дальше - лЦелую, твой Гия» Но одно условие, если берете, прошу опубликовать под псевдонимом. Текст запомнили или написать?
  - Запомнил, спасибо, - молодой человек вежливо попрощался и ушел.
  лПисьмо к маме» в западной прессе так и не появилось. Терпеть не могу таких людей: зачем тогда было обещать, вселять надежду?
  А через несколько дней, когда я вернулся с работы, мама вручила мне небольшой картонный ящичек, перевязанный бечевкой. Сказала, что заходила какая-то женщина лет сорока, спросила: лВы мама Данелия? Это для вашего сына». И сразу убежала. Я открыл ящичек: печенье, сервелат, тушенка, шпроты. И никакой записки.
  - Как в тюрьму посылка, - сказала мама.
  На следующий день выхожу из подъезда, встречаю Женю Авдюхова, электрика из нашего ЖЭКа (мы с ним в одном подъезде жили).
  - О! Ты на воле? - удивился Женя. - А Горфинкель свистит, что тебя посадили. Что вы с каким-то евреем Ленина в книжке обосрали и в загранице напечаталиЕ
  - Секундочку, - до меня стало доходить, - с каким евреем я книжку писал? С Синявским?
  Тогда же, когда запретили лТридцать три», посадили Синявского и Даниэля за лантисоветскую книгу». А поскольку фамилии похожи (Даниэль-Данелия) и фильм мой закрыли, пошел слух, что посадили меня.
  Так что та посылка, очевидно, была предназначена Даниэлю.
  Когда я вернулся с работы, сказал маме, чтобы больше она посылки не принимала. Но больше никто и не приносил. Только две открытки пришли. Анонимные. Там писали, что родители могут гордиться таким сыном. И что лРоссия воспрянет ото снаЕ»
  Между прочим. Это был не единственный раз, когда меня перепутали с Юлием Даниэлем. Когда мы запускались со сценарием лДжентльмены удачи», нам назначили консультанта из Управления лагерей, полковника Голобородько. Мы с ним созвонились, он заказал пропуска, и мы - Виктория Токарева, Александр Серый и я - поехали знакомиться. Полчаса ждали на проходной. Звонили полковнику: лПодождите, сейчас, сейчас - тут небольшая заминка». А когда мы сидели у него в кабинете, все время кто-то заходил: то за сигаретой, то подписать бумаги, то еще что-тоЕ И каждый входивший украдкой посматривал на меня.
  - Вы знаете, чего они ходят? - сказал Голобородько. - Слух прошел, что ко мне пришел тот Даниэль права качать. С адвокатами. Вот и бегают посмотреть.
  А потом я встретил в Доме кино одного знакомого кинокритика.
  - Ну, как дела? - спросил он. - Открыли картину?
  - Какое там! Не только закрыли, но даже пошел слух, что меня посадили.
  - Тебя-то за что? - удивился критик. - Если уж сажать, то Элема Климова за лДобро пожаловать». Там у него действительно серьезные проблемы поднимаютсяЕ
  Я и сам думал, что сажать меня не надо. Но все равно почему-то было обидно, что сажать надо Элема, а не меня.
  А после перестройки я узнал от бывшего работника КГБ, что посадить собирались не Климова, а меня: очень возмутило тогдашнего председателя КГБ, что я отказался вырезать лЧайку». Но поразмыслив, там решили: не надо западной прессе давать лишний повод вопить о репрессиях над художниками в СССР: не та я фигура, чтобы делать из меня лузника совести». Мелковат. И в этом я с КГБ абсолютно согласен. Не та я фигура, не та!
  Между прочим. В двадцатых годах в Грузии за национализм посадили почти всех ведущих писателей и поэтов. А молодого прозаика К. Г. не посадили. Ему стало обидно, он надел черкеску, папаху, сел на лошадь и стал гарцевать перед окнами здания ЧК.
  Из окна выглянул усталый от ночных допросов председатель ЧК:
  - Иди домой, Котэ! - сказал он. - Тебя никто за писателя не считает!

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»