«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»

Прочитано: 17%

КАК МЫ ПОХОРОНИЛИ ПРАБАБУШКУ

  Наконец установилась солнечная погода, и мы начали снимать. Снимали три недели без перерыва: надо было догнать отставание. В группе стали роптать, и Циргиладзе объявил два дня выходных. Мы решили в эти два дня снять похороны прабабушки. Что нам нужно? Камера и оператор - есть. Сережа - есть. Гроб - возьмем в похоронном бюро. С могильщиками договоримся; скинемся - на все про все полсотни за глаза хватит.
  Пошли в похоронное бюро, попросили дать нам гроб напрокат.
  - Как напрокат? - обалдел продавец. - Вы что, собираетесь его обратно выкопать?
  Мы объяснили, что гроб нужен для кино. Кино продавец уважал, но паспорт в залог за гроб взял.
  На следующий день гроб погрузили в кузов грузовика и поехали на кладбище (бутылка портвейна). Представились директору (бутылка коньяка). Он указал нам место, где можно копать, и выделил двух могильщиков (четыре бутылки водки).
  Начали снимать с кадра: лСережина тень бредет меж падающих на дорожку теней крестов». Гроб несли Ким и механик. (Кролик и перцовка после съемки - в нашем номере.) Двое, потому что тени от четырех сливались бы. Чем выше солнце, тем меньше тень, и к моменту съемок тень от Бори оказалась слишком маленькой. Борю с мамой отправили домой, и Сережин берет с помпоном напялили на Таланкина, - на самого высокого. Ниточкин попросил, чтобы он и штаны снял: видно, что длинные, - Сережина тень должна быть в коротких. Таланкин снял брюки, остался в трусах, а брюки отдал на сохранение костюмерше, которая присутствовала на съемке, потому что мы взяли Сережин игровой берет, за который она была материально ответственна. Костюмерша сидела на скамеечке у могильной ограды и потом рассказала нам, как наши съемки выглядели со стороны.
  Двое в кепках, хихикая, несут гроб. За ними идет долговязый мужик в трусах и в берете с помпоном - несет цветок. За ним - другой мужик с какой-то бандурой, этого мужика поддерживает маленький усатый грузин. Грузин громко поет похоронный марш (я пел, чтобы задать темп движения камеры).Солнце зайдет за облако - вся компания садится на гроб и начинает курить. Солнце выходит - опять несут и поют.
  К костюмерше на лавочку подсел седой ветеран с медалями и спросил:
  - Что это они?
  - Прабабушку хоронят, - сердито ответила костюмерша (ей казалось, что Таланкин растягивает Сережин берет).
  - А зачем садятся?
  - Солнца ждут.
  - АЕ - ветеран немного помолчал. - Грузинка?
  - Кто?
  - Прабабушка.
  - Почему грузинка?
  - А зачем солнца ждут? И вон тот грузин поет? У них обычай такой - гроб нести только при солнце можно, - сообщил ветеран. И добавил: - Наверно.
  - Солнце - чтобы это идиотство снимать, - сказала костюмерша и нервно закурила.
  Сережину тень между крестов мы в конце концов сняли, пошли снимать тени рабочих на стене. Подходим - а у нашей лмогилы» стоит кучка людей и открытый гроб. В гробу лежит старушка, а над ней священник поет отходную. В сторонке курят наши могильщики.
  - Что же вы, ребята? Мы же с вами договорились!
  - А что не так? Вы говорили, что старушку, они и принесли старушкуЕ
  Пожилая женщина, плача, наклонилась к гробу: лМама, мамочкаЕ» Потом подошел старик, поцеловал старушку в лоб и отошел, вытирая слезы трясущимися руками. Женщина обняла его: лЛадно, папа, ладно».
  Мы постояли, помолчали.
  - А может, ну ее, нашу прабабушку, - сказал Ниточкин.
  И мы с ним согласились.
  Между прочим. (Еще одна история с гробом.) К одному тбилисскому скульптору, свану, спустились с гор из Сванетии родственники и, поскольку скульптор знал русский язык, попросили привезти тело умершего в Сибири земляка (по обычаям, свана должны похоронить в родной земле). Родственники купили цинковый гроб и дали скульптору деньги на дорогу.
  Дорога была через Москву. Скульптор в Москве никогда не был и решил задержаться на денек посмотреть столицу. Остановился он у Тамаза Мелиава.
  Задержался он не на день, а на неделю, зато посмотрел все: и ресторан лАрагви», и ресторан лМетрополь», и ресторан лСофия», и пивной бар на Пушкинской. К концу недели сидим в лГранд-отеле», официант приносит счет, скульптор достает бумажник - и вдруг выясняется, что денег уже мало, не хватает. Кончились почему-то! Ну ладно, здесь не проблема, часы оставим. Но как быть с покойником из Сибири?
  Кто-то (кто, не помню) предложил ни в какую Сибирь не ехать, а купить в магазине лШкольные пособия» скелет, положить его в гроб и отвезти. На скелет и дорогу до Тбилиси мы как-нибудь наскребем.
  Но скульптор отказался.
  Стали вспоминать, у кого можно взять взаймы. Выяснилось, что у всех, у кого можно занять, мы уже заняли.
  Ну ладно, что-нибудь придумаем. Выпили напоследок, как положено, за тамаду (которым, как всегда, был Тамаз Мелиава), положили на счет деньги и часы и позвали официанта.
  - Не надо, - сказал официант. - За ваш стол заплачено.
  - Кто?
  - Просили не говорить. Вон в углу сидит.
  Скульптор оглянулся и удивленно выдохнул:
  - ОнЕ
  - Кто?
  - Который умер.
  Как потом выяснилось, произошла путаница с фамилиями. Наш сван - он работал мастером на буровой - попал в больницу с подозрением на онкологию. Звали свана - Зураб Георгиани. И в той же больнице лежал другой грузин, тоже нефтя ник - Георгий Зурабов. Георгий Зурабов умер, а сообщили о смерти родственникам Зураба Георгиани.
  А Зураб Георгиани приехал в Москву на обследование. И сегодня он празднует, что подозрения на онкологию не подтвердились, а завтра уезжает в Грузию, в свою деревню.
  Так что скульптор вместо останков привез в деревню самого свана.
  А гроб они не взяли, оставили в камере хранения.
  Когда они уехали, Тамаз Мелиава нашел у себя квитанцию и предложил мне забрать гроб и отвезти в похоронное бюро. лЦинковый гроб - это реальные деньги».
  Но в похоронном бюро гроб не взяли: не знали куда свои девать, перепроизводство.
  - Отнесем ко мне, - сказал Тамаз.
  Бюро было недалеко от дома Тамаза.
  - Зачем? Если здесь не взяли, нигде не возьмут!
  - Цинк! Цветной металл! Распилим и загоним.
  Понесли. Цинковый гроб - тяжелая штука. Тамаз жил на пятом этаже без лифта, у него была комната в коммунальной квартире. Я предложил до утра оставить гроб во дворе.
  - Сопрут, - не согласился Тамаз.
  Из последних сил втащили гроб по лестнице и поставили в прихожей. Жильцы тут же потребовали его убрать - на психику действует. Занесли гроб в комнатку Тамаза, поставили рядом с диваном. Пилить решили завтра. Пока мы возились с гробом, здорово проголодались. Тамаз сварил макароны. Потом накрыл гроб простыней, поставил на него тарелкиЕ
  Так гроб и прижился у Тамаза. Тамаз накрывал его, и гости садились вокруг по-турецки - отличный стол! Восемь человек спокойно помещались: шесть по краям и двое у торцов. А когда кто-нибудь приезжал к Тамазу из Тбилиси, он уступал гостю свой диван, а сам уютно устраивался в гробу.
  Прилетел из Тбилиси отец Тамаза, открыл дверь в комнату и увидел - сын в гробуЕ Сердечный приступ.
  Тамаз с сожалением сдал гроб в реквизиторский цех лМосфильма».

БОРИС ПАВЛОВИЧ. ПРОДОЛЖЕНИЕ

  Но вернемся к фильму.
  Когда лСережа» вышел на экраны, на встречах со зрителями чаще всего спрашивали, как мы работали с детьми.
  Без системы. Выкручивались каждый раз по-разному.
  Снимаем кадр: Сережа сидит на скамейке и думает.
  Объясняем Боре:
  - Мама вчера вышла замуж. Утром ты проснулся, побежал к маме - дверь заперта. Постучался - не пускают. Вышел, сел на скамейку и думаешь - что ж такое происходит? Понял?
  - Понял.
  Снимаем. Сидит Боря на скамейке, и по глазам видно - ему смертельно скучно.
  Что делать? А если такЕ
  - Борис Павлович, футбольный мяч хочешь?
  - Хочу!
  - Мы будем считать до десяти, а ты к двум прибавь три и отними один. Камера! Считай!
  У Бори в глазах - напряженная работа мысли:
  - Четыре!
  - Снято!
  По сценарию, Коростелев, мама Сережи и младший Сережин брат уезжают в Холмогоры, а Сережа пока остается с тетей Пашей. Но в последний момент, когда грузовик уже отъезжает, Коростелев все-таки решает взять Сережу с собой. Сережа забегает в свою комнату и быстро-быстро собирает вещи. Нам надо было, чтобы в этой сцене Сережа метался по комнате, решая, что брать, а что оставлять.
  Мы дали Боре игрушки и сказали:
  - Спрячь их в разные места в декорации комнаты.
  Борис разложил игрушки.
  - Все? Мы включим камеру и будем считать до десяти. Что ты успеешь за это время взять, то твое. Мотор!
  Счет пошел. Боре надо было вспомнить, где лежит самое лучшее, и он заметался по комнате. На экране эта сцена получилась так убедительно, что Боре позавидовал бы Лоуренс Оливье.
  В павильоне каждый кадр требует долгой подготовки. Пока Ниточкин ставил свет, Бондарчук ложился на диван и дремал, а Боря носился по павильону, всюду лазал, прыгал и действовал всем на нервы.
  - Борис Павлович, ну что ты все скачешь? - сказал я. - Вон, посмотри на Бондарчука - он тоже актер, а спокойно лежит и никому не мешает.
  - Бондарчук народный артист, у него зарплата совсем другая, - объяснил мне Боря.
  Самой трудной была для нас сцена, когда Сережа, узнав, что его не берут в Холмогоры, приходит к Коростелеву, просит взять его с собой и плачет.
  Как добиться, чтобы ребенок заплакал? Накапать глицерина или дать понюхать нашатырь - получится неубедительно. И мы придумали такой вариант: один режиссер - злой и плохой - мальчика обижает, а другой - добрый и хороший - жалеет и заступается. Бросили жребий. Мне повезло - я оказался хорошим.
  Поставили свет, подготовили кадр, отрепетировали текст. Но не снимаем, держим паузу. Боря стоит, переминается с ноги на ногу, чешется. И тут Таланкин ему говорит:
  - Боря, ты сегодня на леса залезал?
  - Залезал.
  - Но ты знал, что нельзя?
  - Мне интересно - что там? Я ребенок.
  - А мы за это тебя накажем. Оставим на ночь в павильоне и запрем.
  - Не имеете права!
  - А мы и спрашивать никого не будем.
  - Здесь крысы!
  - Игорь, - вступаю я, - ну действительноЕ Маленький мальчик, всего пять лет, в этом огромном павильоне, в темнотеЕ
  - Какой он маленький, ему уже шесть.
  - Нет, пять! - у Бори задрожали губы.
  - Нет, уже шесть!
  - Нет, пять! Шесть будет только через месяц!
  И Боря заплакал.
  - Мотор! Камера! - быстро сказал я. - Боря, говори текст! Снимаем!
  - Коростелев, дорогой мой, миленький, я тебя очень прошу, ну пожалуйста, возьми меня в Холмогоры!
  - Стоп!
  - Таланкин, из какой вы семьи? Где вы воспитывались?
  - Еще дубль! Мотор! Боря!
  - Коростелев, дорогой мой, миленький, я тебя очень прошу, ну пожалуйста, возьми меня в Холмогоры!
  - Стоп!
  - Таланкин, фамилия у вас от слова лталант», а сам вы не режиссер, а жук навозный! - рыдая, ругался Боря.
  Тут мы не выдержали. Хохот стоял такой, что третий дубль снимать было невозможно.
  На следующий день, когда Боря пришел, Таланкин ему сказал:
  - Здорово ты вчера сыграл, Борис Павлович! Некоторые даже подумали, что ты по-настоящему плакал.
  Боря помолчал и спросил:
  - А еще надо будет?
  - Ну, еще разок.
  - Еще разок? Ладно уж, еще разок поплачу.
  Между прочим. Если бы Сережу играл Бондарчук, то проблем бы не было: плакать в кадре Бондарчук умел и любил. В той сцене Коростелев берет Сережу на руки и говорит:
  - Ну что ты, брат, делаешь! Ведь сказано же, босиком нельзя!
  Снимаем. У Бондарчука глаза полны слез. Просим:
  - Сергей, лучше без слез. А то мальчик плачет, Коростелев плачетЕ
  - Не буду.
  Сняли. Смотрим материал на экране: Бондарчук все-таки пустил слезу. Но только из левого глаза - из того, которого нам во время съемок не было видно.

«««Назад | Оглавление | Каталог библиотеки | Далее»»»